– Понимаю, – пробормотала Рита, ошеломленная страстью, звучавшей в голосе обычно сдержанной Лары, а сама подумала: «Не все так просто…»

– Извини меня… – опомнилась Лара. – Я действительно хочу домой.

– Соскучилась по цветочкам?

– Соскучилась. Хочешь со мной?

– Я бы с радостью, но сейчас не получится, может, осенью выберусь… До смерти хочу антоновки, знаешь, такой прозрачной, с медовыми пятнами, которая пьяно пахнет… У тебя в твоей деревне есть яблони?

– Полно… как в раю! Обещаешь?

– Обещаю. Буду сидеть на твоей веранде, пить красное вино и закусывать антоновкой. А что сказать, когда позвонит Андрей? Вы же собирались навестить меня в музее…

– Если честно, я не хочу его видеть. И не надо было Святому Стефану сталкивать нас лбами, спросил бы сначала.

– Чуда не получилось, – вздохнула Рита.

– Не получилось. Чудес вообще не бывает. Если он позвонит, извинишься за меня, если захочешь, покажешь ему музей… – Лара не могла заставить себя произнести имя Андрея.

– А я верю!

– Веришь? – не поняла Лара.

– В чудо! Я верю в чудо.

– Я тоже верю! – рассмеялась Лара, махнув рукой. Сейчас, когда она приняла решение немедленно уехать домой, она почувствовала облегчение и даже радость. – Это я сгоряча сказала, что чудес не бывает. Наверное, бывают. Просто это не было чудом. Это была всего-навсего нелепая случайность…

– Чудеса впереди, – утешила ее Рита. – У нас с тобой все еще впереди.

Лара кивнула, соглашаясь…

* * *

Она провела день, летая как на крыльях, чувствуя возбуждение от своего неожиданного решения и, пожалуй, зарождающиеся сожаления где-то глубоко внутри. Может, не надо было спешить… Люди меняются, они не остаются такими, какими мы их помним. Может, она тоже переменилась, и Андрей просто не узнал ее. Может, он тоже запомнил ее другой. Их встреча была слишком неожиданной, он растерялся…

Мы готовы понять, поверить, простить, если любим… Мы, в слабости своей, готовы закрыть глаза на равнодушие, безразличие, откровенную скуку, истолковывая в свою пользу всякий жест и всякое слово…

Сожаления вдруг охватили Лару и сжали сердце с такой силой, что пришлось присесть на скамейку, чтобы привести в порядок мысли. Не нужно было спешить!

«Все правильно, – одернула себя Лара. – Успокойся. Это чужой. Ты поступила совершенно правильно». Конечно, не обошлось без слез. Она расплакалась, понимая, что больше никогда не увидит Андрея. Второго чуда не будет! Чудеса не повторяются. Она даже не знает, где он живет. И номера его телефона не знает. Она вообще ничего о нем не знает…

Лара плакала и вытирала нос бумажной салфеткой, и слабым утешением ее горю была мысль, что на сей раз она его бросила. Не ее бросили, а она сама… взяла и бросила! Все правильно, твердила она себе, все правильно…

…К разочарованию Риты, на другой день Андрей не позвонил. Она ожидала звонка до самого вечера, пока не поняла окончательно, что он не позвонит. Похоже, этот типчик снова сбежал, не попрощавшись. Ну что за скотина! Она подумала, как хорошо, что Лара уехала, а она, Рита, никогда не расскажет ей, что программист так и не объявился. Пусть думает, что на этот раз она сама бросила его. Хоть какое-то утешение…

Андрей Липатов чувствовал себя совсем больным. Пульсирующая головная боль, слабость, неприятный металлический вкус во рту. Он не помнил, как добрался до своей квартиры в тот день – кажется, взял такси, и почти не помнил, как ввалился в «мраморную» прихожую и добрался до постели. Очнулся он только на следующий день в полдень. Сполз с постели, преодолев желание не вставать вовсе, включил телевизор. Услышал возбужденный голос диктора и увидел физиономию Йоханна Фрауэнхофера на весь экран. Вздрогнул, подумав, что вчерашние события приснились ему, ничего не было, а знаменитость прямо сейчас дает историческое интервью. Но нет, историческое интервью, по всей видимости, не состоялось. В следующем кадре Йоханн Фрауэнхофер в белом фраке, без головы полулежал в кресле на сцене банкетного зала отеля «Марриотт». Фильм был снят скверно, бегающие фигуры были смазаны, объектив то и дело заслоняли чьи-то спины и затылки. Похоже, у очевидца от возбуждения тряслись руки. Были слышны истерические женские крики, резкие голоса, отдающие команды, шум отодвигаемых стульев, топот ног, звуки драки.

Йоханн Фрауэнхофер полулежал в кресле, на месте головы – страшная зияющая рана, белый фрак залит ярко-красной кровью, длинные, выброшенные вперед ноги скребут по полу. А вот и начало рукопашной между журналистами, рвущимися к сцене, и полицейскими. Вспышки блицев, многоголосый и многоязычный ор по мобильным телефонам, из которого можно было уловить лишь отдельные слова.

Андрей некоторое время смотрел репортаж с места событий, потом выключил телевизор. Ничего из того, что он увидел на экране, он не помнил и не узнавал. Он вообще ничего не помнил, разве только как стоял у колонны и бессмысленно царапал что-то в блокноте шариковой ручкой, сцена была еще пуста, и к нему подошла женщина и спросила о чем-то по-французски. Он помнил, как вздрогнул и недоуменно уставился на нее, а она засмеялась и похлопала его по плечу…

Зато он помнил то, что было после. Он долго сидел на скамейке в парке, напряженно глядя на яркую цветочную клумбу. Слева от него на тонком цоколе возвышалась золотая фигура человека со скрипкой, где-то рядом журчал ручей или небольшая речка. Было жарко, отовсюду неслись звуки штраусовских вальсов…

Потом снова провал. Кажется, он долго не мог попасть ключом в замочную скважину, ключ падал на мраморный пол, противно звякая. Звук падающего ключа отдавался в голове тонко и пронзительно, словно колючка впивалась. Он помнил, как пил ледяную воду из-под крана, сдирал с себя одежду и бросал на пол, изо всех сил удерживая себя на грани сознания, стремясь как можно скорее добраться до постели…

Было около двенадцати следующего дня, полдень. Он проспал почти сутки, но тем не менее чувствовал себя вялым и разбитым. А может, именно поэтому.

Остаток дня он бесцельно бродил по городу, заглядывал в церкви, покупал сувениры. Приобрел в «Тиффани» подарок Людмиле – баснословно дорогую подвеску в виде золотого бруска, миниатюрной копии настоящего слитка монетного двора, со скромным штампом – названием фирмы и клеймом пробы. Сидел пару часов в кафе на Грабене, пил кофе. После четырех чашек сердце колотилось, как после тяжелой работы или бега. Он скользил взглядом по туристам, акробатам-неграм, мексиканскому ансамблю в пестрых национальных одеждах и соломенных сомбреро, исполняющему на дудочках индейские мелодии, которые сливались с вечными венскими вальсами в странный, ни на что не похожий коктейль.

Вечер он провел у Ратхауса, где на открытой эстраде грохотал, усиливаясь аппаратурой, рок-концерт. Музыканты, растрепанные молодые люди в рваных майках и джинсах, скакали по сцене. Молодежь вокруг отрывалась от души. Андрею казалось, он оглох, но странное дело, при этом он чувствовал, как заряжается от толпы энергией, впитывает в себя их биотоки…