Я построил свою систему тренировки исходя как раз из этого принципа. Воображением меня Господь Бог не обидел, спасибо ему и за это тоже. Просто представляю себе реальную спортивную схватку, и у меня натурально работает каждая мышца. Сокращается и расслабляется, когда надо. Результат этого — разогнавшаяся по телу свежая кровь поступает в область ранений. Кормит клетки. И раны заживают быстрее. Вместе с кровью к поврежденным участкам поступает, как известно, и кислород. А он, как я слышал, является основным участником восстановления тканей.

На четвертые сутки пути я даже попытался сесть. Почувствовал, что уже пора шевелиться, чтобы совсем не захиреть. Кроме меня, никто этого почувствовать не может. Свесил ноги на пол — меня поместили на нижней боковой полке — и уперся руками в лежанку.

— Ты что делаешь… — закричала с другого конца вагона возмущенная Старушка. Как усмотрела — непонятно! И зашлепала тапочками по вагону. Меня отчитывать.

Любила она поругаться. Но вместе с тем тут же и помогла мне, поддержав за спину. И я с ее помощью сел. Мне самому это положение так понравилось, что сразу уложить меня на место было возможно только длинной очередью крупнокалиберного пулемета. Благо, у Старушки такого в карманах халата по какому-то недоразумению не оказалось, и она просто долго и настырно уговаривала меня лечь. А я наглел с каждой секундой все больше, тащился от вертикального положения, как «ванька-встанька», и упорно отказывался.

— Мне же к другим больным идти надо, — боялась отойти от меня Старушка. — Уколы пора ставить.

— Иди, — разрешил я. — Я что, сам лечь, думаешь, не сумею?

Она покачала головой, но пошла, дважды оглянувшись через весь вагон. Я посидел еще несколько минут, улыбаясь во всю физиономию, и почувствовал, что начинаю уставать. Попробовал самостоятельно лечь, и так повернулся, и сяк, но это оказалось гораздо труднее, чем подняться. Не зря говорят, что на вершину взобраться может даже не альпинист. Но чтобы спуститься, альпинистом нужно быть обязательно. Через пару минут у меня создалось впечатление, что я сейчас упаду. Только непонятно было — куда? На пол или на лежанку. Сильно закружилась голова. Хорошо, подвернулся ходячий раненый, возвращающийся из тамбура и переполненный сигаретным дымом. Отставил в сторону костыль и помог мне.

— Лежал бы пока…

— Все, что можно было, уже отлежал, — посетовал я. — Пора и поправляться.

Самый медленный пассажирский поезд, считающий остановки от столба до столба, движется гораздо быстрее санитарного. Нас пропускают только тогда, когда появляется «окно» в расписании. Стоим иногда прямо на перегоне несколько часов. Ждем, зеленея от смертной скуки. А поезда проходят мимо нас один за другим. Обгоняют.

Я понимаю, конечно, что уголь, трубы и автомобили перевозить, несомненно, более важно, чем раненых, за такие перевозки железной дороге хорошо платят, но на душе от этого легче не становилось. А больше всего меня беспокойство мучило.

Был бы ходячим, быстро бы что-нибудь придумал. Выскочил бы, предположим, на станции за сигаретами для лежачих, которые, как обычно, курят под одеялом, пока медсестры рядом нет, и «нечаянно» отстал бы от застрявшего даже на сутки поезда. Наврал бы с три короба, и мне бы обязательно поверили. И тогда уже не попал бы я в Екатеринбург. В опасную близость от своего города. Конечно, кому нежелательно это знать, не знает, где я. Надеюсь, по крайней мере, на это. Но воспоминания о встрече с телевизионщиками тревожили. Угораздило тогда покойного полковника-внутривойсковика пофамильно нас перечислить и назвать зачем-то города, откуда мы призывались. А даже слепой крот знает, что бутерброд имеет мерзкое обыкновение падать маслом вниз. И вполне может случиться, что кто-то не вовремя посмотрел «Новости». И увидел меня. Вот и заплелась веревочка, связались факты. Имея финансовые возможности и знакомых, где следует, вполне можно вычислить мое местонахождение. И найти уже в Екатеринбурге, «перевязанного» бинтами и почти освежеванного. Ешь, не хочу… Может, поперчить? А если желаете, и в винном уксусе вымочим, чтобы трупного госпитального запаха не было…

Беспомощность в такой ситуации очень угнетает.

Мы ехали и стояли, ехали и стояли… Потом вдруг ехали почти без остановок. Потом опять надолго встали. Это уже ночью было. Но у нас, лежачих, время дня и ночи полностью перепуталось. Днем большинство дремало. А по ночам в вагоне слышался легкий говорок — словно листья на ветру шелестят. Всем непременно хочется о чем-то вспомнить, что-то рассказать, поделиться планами. Я исключения из общего правила не составлял, тем более что ночные бдения мне привычнее, чем другим. Как-никак, в казино проработал достаточно долго. Но в этот раз я почему-то уснул. Как раз ночью. Когда мы только-только остановились где-то. А когда проснулся, стука колес по-прежнему не было слышно. Я приподнялся на локте, раздвинул шторки и посмотрел в окно. И чуть с лежанки не свалился.

Поезд, как во всех больших городах — если вообще нас останавливали в больших городах, чаще же мимо вокзалов мы просто проезжали, — поставили на один из дальних путей. На передних стояли другие поезда, закрывая видимость. Но поверх вагонов явственно виделся наш городской вокзал. Такой громадный и несуразный, наверное, во всей России один и найдется. Уж его-то я ни с одним другим не спутаю.

У меня в груди, признаюсь, защемило. Скорее не от любви к родному грязному городу, а от обиды, что я, здесь родившийся и выросший, имеющий здесь квартиру, вынужден проезжать мимо, не смея и подумать о том, чтобы сюда вернуться. Что сделал я такого невероятно плохого, чтобы так вот жить, прячась?

Меня охватила злость. Возникло желание вернуться и разобраться с обидчиками. Основательно так разобраться. Чтобы не смогли они уже никакую пакость кому-то другому сотворить. Аж зубы заскрипели от этих мыслей.

Но при этом я ясно понимал — для того чтобы поставить окончательную точку в истории, мне следует вступить на путь борьбы с более сильным соперником. С несравненно более сильным. Не физически сильным, а сильным своими возможностями. И борьба эта будет безжалостной. На выживание. Но в этом случае у меня появится преимущество. Сейчас, два с лишним месяца спустя, они не будут знать, кто против них воюет. Догадываться могут, но наверняка знать — нет. А ведь в их мире войны и без меня хватает.

Говорят, что месть — сладкое чувство. Но я человек не мстительный. И все мои действия будут подчиняться совсем не мести, а исключительно восстановлению справедливости. И еще — обеспечению собственной безопасности. Как ни странно, но лично для меня это тоже кажется весьма важным. Невозможно постоянно жить в нервном напряжении и в ожидании того, что тебя убьют. Невозможно это вынести эмоционально.

Я долго смотрел в окно… Запотевшее стекло расщепляло на длинные кристаллы свет фонарей над знакомыми перронами. И где-то там, под этими фонарями, ходили люди — незнакомые, разные, но я любого из них мог назвать земляком.

Потом вагон слегка качнуло, и поезд плавно тронулся. Меня увозили отсюда. Но рано или поздно возвращаться придется. И лучше вернуться незаметно. Как я только что думал.