– Я же не выдавал тебе военных тайн!

– Что ж, и он не открывал мне научных секретов. Всегдаговорил о своих делах только в общих чертах.

– Но он говорил о них с тобой, не так ли?

– Да, иногда он любил рассказать что-нибудь такое, чтобыменя поразить.

– Ладно, значит, так. Я хочу знать, говорил ли он когда-либос тобой в те дни, когда он, бедняга, еще мог нормально разговаривать, о некоемпроекте Б.

– Проект Б… – Матильда Клекхитон задумалась. – Что-тознакомое, – наконец произнесла она. – Он часто говорил о всяких проектах иоперациях. Но ты должен понять, что мне это никогда ни о чем не говорило, и онпрекрасно это знал. Но ему всегда нравилось, как бы сказать… удивлять меня.Знаешь, его рассказы были как жест фокусника, который извлекает из шляпы трехкроликов, непонятно как там оказавшихся. Проект Б? Да, это было довольно давно…Помню, он был ужасно возбужден. Я иногда его спрашивала: «Как продвигаетсяпроект Б?»

– Знаю, знаю, ты всегда была тактична. Ты всегда помнишь,кто чем занимается и чем интересуется. И даже если ты не имеешь ни малейшегопонятия, о чем речь, то все равно проявляешь заинтересованность. Я тебе как-торассказывал о новом военно-морском оружии, и ты, должно быть, чуть не умерла отскуки, но слушала с таким живым интересом, будто как раз об этом мечталауслышать всю свою жизнь.

– Ты говоришь, что я тактичная женщина и умею слушать, новедь я никогда не блистала умом.

– Ну ладно, я хотел бы узнать немного побольше о том, чтоговорил Робби о проекте Б.

– Он сказал… Знаешь, я затрудняюсь припомнить. Он упомянул онем после одной из операций, которые они проводили на человеческом мозге. Речьшла о больных с подавленной психикой, пребывавших постоянно в депрессивномсостоянии и предрасположенных к самоубийству. Такие вещи обычно обсуждались всвязи с Фрейдом. И он сказал, что побочные эффекты этой операции были ужасны.То есть пациенты ощущали себя счастливыми, были покладистыми и общительными, неиспытывали беспокойства и не помышляли о самоубийстве, но они… но онистановились чрезмерно спокойными, совершенно не думали о возможной опасности,попросту не замечали ее, поэтому попадали под машину, с ними случались другиенеприятности в таком же роде. Я выражаюсь сумбурно, но ты ведь понимаешь, что яимею в виду? Во всяком случае, он сказал, что, ему кажется, с проектом Б будутпроблемы.

– А поподробнее он не объяснил?

– Он сказал, что я заронила ему в голову эту мысль, –неожиданно добавила леди Матильда.

– Что? Ты хочешь сказать, что такой крупный ученый, какРобби, действительно сказал тебе, что ты заронила какую-то мысль в его ученуюголову? Ты же и представления не имеешь о науке!

– Конечно, не имею. Но я обычно пытаюсь придать рассуждениямлюдей немного здравого смысла. Чем они умнее, тем меньше у них здравого смысла.Правда, я не имею в виду тех, кто придумал такие простые штуки типа перфорациина почтовых марках, или этого Адама, или как там его звали, да, Макадама вАмерике, который покрыл дороги чем-то черным, чтобы фермеры могли вывезти свойурожай на побережье и заработать побольше денег. От таких людей гораздо большепользы, чем от всех великих ученых. Ученые способны придумывать только то, чтоможет погубить человечество. Вот что-то в этом роде я и сказала Робби. Конечно,очень деликатно, вроде бы в шутку. Он как раз рассказывал мне про какие-точудесные изобретения для бактериологической войны, про биологическиеэксперименты и про то, что можно сделать из нерожденных младенцев, если вовремяих получить. А еще он говорил о каких-то необычайно мерзких газах и что, мол,люди поступают глупо, протестуя против ядерных бомб, потому что эти бомбы –просто милые игрушки по сравнению с некоторыми другими штуками, которые былиизобретены позже. Так вот, я сказала, что было бы гораздо полезнее, если быРобби или кто-нибудь другой, такой же умный, как Робби, придумал что-нибудьдействительно разумное. И он поглядел на меня с таким, знаешь, огоньком вглазах, который у него иногда появляется, и сказал: «А что бы ты сочларазумным?» – а я ответила: «Ну, вместо того чтобы изобретать все этибактериологические штуки, и эти противные газы, и все прочее, почему бы тебе непридумать что-нибудь такое, что сделало бы людей счастливыми?» Я сказала, чтовряд ли это окажется для него труднее. Я сказала: «Ты говорил о той операции,когда то ли из передней, то ли из задней части мозга вынимают кусочек и этоочень меняет характер человека. Он становится совсем другим, он больше нетревожится и не стремится к самоубийству. Но если человека можно так изменить,просто взяв у него кусочек кости, мышцы или нерва или вынув у него железу ипришив ему еще одну, то почему бы не изобрести что-нибудь такое, чтобы сделатьчеловека милым или хотя бы сонным? Например, не с помощью снотворного, акаким-то другим путем ты побуждаешь человека сесть в кресло и погрузиться вприятный сон. Спит он целые сутки и лишь время от времени просыпается, чтобыпоесть». Я сказала, что эта идея была бы гораздо плодотворнее.

– Это и был проект Б?

– Нет, конечно, он мне так и не объяснил в точности, что этотакое, но его заинтересовало мое высказывание, поэтому он и считает, что именноя заронила идею ему в голову. Так что, по-видимому, работу над этим проектом онсчитал довольно приятной. Ведь я не предлагала ему изобретать какие-то жуткиеспособы уничтожения людей, я не хотела даже, чтобы люди плакали, скажем, отслезоточивых газов и так далее. Смеяться – да, по-моему, я упомянула веселящийгаз. Я сказала: «Представь: тебе предстоит удалить зуб, ты три раза вдохнешьэтого газа – и все в порядке». Конечно же, можно придумать что-нибудь столь жеполезное, но чтобы действовало подольше. Ведь, по-моему, этот газ действуетвсего секунд пятьдесят, верно? У моего брата однажды удаляли несколько зубов.Зубоврачебное кресло стояло совсем рядом с окном, и мой брат, находясь безсознания, так смеялся, что лягнул правой ногой и угодил прямо в окно. Стекловывалилось на улицу, а дантист очень сердился.

– В твоих историях всегда фигурируют какие-то странные родственники,– заметил адмирал. – Так, значит, именно этим Робби Шорхэм и решил заняться потвоему совету.

– Ну, я точно не знаю, чем именно он решил заняться. Я недумаю, что речь шла о сне или смехе. Но что-то такое было. На самом деле этоназывалось не проект Б, а как-то по-другому.

– Как?

– По-моему, он раз или два упомянул это название. Что-товроде «Бенджер», как на консервах, – сосредоточившись, произнесла ледиМатильда.

– Какое-то средство для облегчения пищеварения?

– Не думаю, что это было как-то связано с пищеварением.Скорее это было что-то такое, что можно нюхать или что-нибудь в этом роде. Аможет, это железа. Знаешь, мы беседовали о таком множестве вещей, что труднобыло разобраться, о чем он говорит в данную минуту. Бенджер… Бен… Бен… Этоначиналось с «Бен». И это как-то ассоциировалось с каким-то приятным словом.