уехали из Петербурга, мы не раз встречали их там и тут в сопровождении каких-то почтенных господ, но они всегда смотрели на Поля с таким видом, будто он был сапожник, которому не доплатили, сказав, что он испортил сапоги.

Вот все, что касается двух дам, как говорится в арабских сказках.

На смену им появились две девицы, у которых уже не было дочери четырех лет, так как обе были подлинными девушками, притом богатыми невестами, так что, вероятно, не только более или менее крупной суммы, но и сорока рублей им нужно не было.

Не считая моего приятеля за человека настолько солидного, чтобы причислить его к «женихам», они вели себя с ним свободно, отваживаясь на вещи очень смелые, строго соблюдая в то же время, так сказать, официальную девственность, потому что понятие девственности (если только это – понятие, а не конкретнейшее состояние) и целомудрия далеко не всегда совпадают. Они были даже очень простые, милые и порядочные. Не знаю, от чего и с ними разошелся мой приятель, и не только разошелся, но на них и прекратил свои экскурсии в область «дам из общества». Вероятно, потому, что богатые невесты обошлись ему всего дороже. Но как бы там ни было, однажды он явился ко мне очень расстро енным и произнес следующий монолог:

– Нет, довольно порядочных женщин, это – одна канитель. Куда проще с девицами, с ними, по крайней мере, все начистоту. Никаких разочарований, переживаний – ничего. Раз, два, три, налево, кругом…

– Конечно, это гораздо проще.

– Пойдем в Летний сад.

– Но, ведь, там бывают исключительно дамы из общества?

– Встречаются и девочки.

Пошли. Действительно, большинство дам было под «дам из общества» в синих tailleur'чиках, в черных маленьких шляпах, в легком гриме, но разве этот последний может что-нибудь доказывать?

Поль долго выбирал даму, менее других походящую на порядочную. Она сидела в ярком туалете, сильно подкрашенная, нога на ногу, с книгой в руках, одна. По-видимому, ее не очень смутило, что мы сели на ту же скамейку. Поль, не отвыкший от обращения с дамами из общества, начал разговор деликатно и литературно:

– Увлекательную книгу изволите читать?..

– Да, мне очень нравится.

Она подняла глаза от строчек французского романа. Лицо у нее было обыкновенное, с милыми чертами и большими подведенными глазами. Помолчав, Поль продолжал:

– Вы часто здесь бываете?

– Почти каждый день. Мы живем недалеко.

Опять читает. Поль вынимает часы и говорит громко:

– Пора, пожалуй, обедать, как вы думаете?..

– Благодарю вас, я так зачиталась, что действительно забыла о времени. Шесть часов? всего хорошего.

– Может быть, вы не откажетесь пообедать с нами?

– Зачем же я буду обедать с вами? Меня дома ждет муж, и потом я вас, простите, совсем не знаю. Мне жаль, что я ввела вас в заблуждение, но что же делать?

И она пошла к выходу, опираясь на кружевной зонтик.

Я не решился взглянуть на своего приятеля, и потом, чтобы утешить его, произнес нерешительно:

– Ну, что ж, сегодня придется пообедать опять с какой-нибудь дамой из общества.

Любви господ Ивановых отца и сына

Иван Ивнович Иванов старший был знакомым еще моего отца. Он где-то служил, на ком-то был женат и имел сына Ванечку. Лица обоих не были ничем замечательны: лица, как все лица, которые вы встречаете на улице: нос, два глаза, рот, котелок, фуражка, – вот и все. Впрочем, как говорится – по Сеньке и шапка. Таким обыкновенным людям было бы даже странно иметь необыкновенные физиономии. Скажу даже: несколько неприлично. Ванечка, конечно, был гимназист. Так как мы очень часто виделись, то оба Ивановы невольно служили объектами моих случайных наблюдений и даже некоторых размышлений в свободное время. Я часто себе задавал вопрос, неужели обыкновенность этих людей ничем не может быть нарушена? Даже, например, таким чувством, как любовь? Но Иванов-отец, по-видимому, был добрым семьянином, верным мужем и любил свою жену так же, как ходил в департамент. А Ванечка, которому было только 12 лет, конечно, еще не любил, а только мечтал о любви бессознательно, для чего выбирал уединенные уголки, иногда далеко не поэтические… После таких мечтаний он как-то соловел и руки делались более потными. Но вот и все. У него, случайно, не было веселых немецких гувернанток, которые, как недавно случилось, увозят своих восьмилетних воспитанников, и последние пишут своим родителям такие записки: «прастите мы с Амалией муш и жена, а пришлите пятьсот рублей».

Нет, это было бы слишком для Ванечки Иванова. Он просто со своими товарищами выходил к соседней женской гимназии и поджидал выходящих оттуда барышень, которые, на время перехода от гимназии к дому, довольствовались и такими кавалерами, как Ванечка и его товарищи. Барышни были почти взрослыми, с завитыми волосами, с черными бантиками и, хотя и в полукоротких, но модных юбках. Ванечке они нравились, и потом так делали все. Эти прогулки относились тоже больше к области мечтаний и заставляли Ванечку только еще чаще удаляться в те не особенно поэтические места, о которых мы говорили выше. Так шло некоторое время тихо и прилично, а главное, очень обыкновенно. Но вдруг случилось нечто, тоже очень обыкновенное, но не особенно приличное и во всяком случае – неспокойное.

Однажды, заехав к ним перед обедом, я застал мадам Иванову одну и в видимом нервном волнении.

– Что с вами, дорогая? Вам как будто не по себе?

– Нет, ничего, хотя Иван Иванович меня очень удивляет.

– А что случилось?

– Он стал теперь пропадать, и его видят то тут, то там с разными женщинами.

– Ну, если с разными, то это беда еще не такая.

– Ах, почем я знаю, может быть, с одной и той же! Я не говорю уже о себе, но ведь все эти дамы стоят денег, а у него семья, взрослый сын.

Я успокаивал, как мог, госпожу Иванову, говоря, что, кажется, ее муж недавно получил повышение и, вероятно, хотел его справить, угостить сослуживцев, что вполне естественно. А относительно денег, чего же вам беспокоиться? Ведь ваш муж, вероятно, так же вам дает на хозяйство, на платья, остатки кладет на текущий счет, так же к вам мил и внимателен, так из-за чего же вам расстраиваться?

– Да, конечно, мне дает деньги, посмел бы он этого не делать, но он из-за каждой копейки торгуется, как старьевщик. И почем я знаю, может, он делает долги, ведь это ужасно.

В эту минуту вошел сам глава семейства и, не ожидая нападения со стороны жены,