Миг, когда женщина спустилась с лежанки, я всё же проворонил. Но в тишине послышался приглушённый шорох, чуть скрипнула дверь и кто-то крадучись начал спускаться по короткой лестнице, ведущей вниз. Я осторожно натянул сапоги, нашарил самострел, висевший в пристенке над моей головой, и выхватил две стрелы из колчана.

Сени в доме пономаря — это огромное помещение в задней части избы, занимавшее добрую её половину. На уровне земли в них находились три двери: одна — сразу под лестницей, вела в подклеть с запертым там боярином. Две другие, напротив друг друга: правая — в хлев, левая на двор. Салгар проскользнула в первую, я ушёл в другую. На улице я наддал хода и, обежав широкую усадьбу пономаря, устремился к опушке совсем недалёкого леса.

Боярина вынесло прямо на меня. Я вздрогнул, хотя и ждал этого. Из предутреннего мрака передо мной вдруг возник показавшийся огромным и тучным человек, и я узнал боярина Микулу. Дальнейшее я помню как в тумане. Мы не обмолвились ни словом.

Я не успел раскрыть и рта, чтобы произнести заранее заготовленное: «Здравствуй, боярин, далеко ль собрался?».

Микула был воин, и этого я не учёл. Он не замедлил движения, когда я преградил ему дорогу. В его руке блеснул нож. Я спустил крючок самострела…

Не дай Бог повториться тем томительным минутам, которые я просидел у тела испускавшего дух боярина. Кровавая лужа, расплывавшаяся на его груди, становилась всё больше, и я тщетно пытался остановить кровь повязкой из подола моей рубахи.

Перед самой кончиной боярин пришёл в сознание.

— Дурак, — прохрипел он, глядя на рану и повязку. — Ты дурак… Это меня нужно было привезти живым до Москвы, а её — мертвой… Ты… всё … перепутал… Князь Юрий тебя не похвалит. Это было его жела… ние… яд… для… — в его голосе слышалась злобная радость.

— Князь приказал отравить жену? — я не мог в такое поверить.

— Мне… врать уже… поздно… Господи при…ми… Он умолк навсегда и кровавая пена, пузырясь, встала горкой над его ртом. Я долго сидел возле умершего, не в силах поверить последним словам боярина, и понимая, что он не лгал, а затем, не придумав лучшего, оттянул тело в кусты и забросал ветвями. (Через несколько дней по моей подсказке его найдёт там десятник Демьян Макарович, дабы предать тело земле по всем христианским канонам. И написать в донесении — «безвестный бродяга»).

Потом я вернулся в дом. В глазах стояло искажённое страданием лицо убитого мной человека, первого в моей жизни. И дай Бог мне больше никогда не испытать такого.

— Да-а-а… — протянул князь Корней. — Да-а… В его голосе сливалось сомнение с уважением:

— Слушай, это у тебя первый на счету?

— Первый и, надеюсь, последний.

— Дай-то Бог, — князь лицемерно перекрестился. — Что ж нам делать теперь?

— Кроме как в Литву, некуда вам подаваться. И домой, к мамке в ноги, думать не моги. Ждать тебя там будут.

— Эх, в своей деревне не видал веселья, на чужбину вышел — заплакал! — Корней кротко вздохнул. — Ты как, Солнышко, поедешь со мной в Литву?

Салгар преданно закивала головой.

— Да ладно, не кручиньтесь, — ободрил я парочку. — Кто знает что впереди ждёт? Может, и вернёшься на свою отчизну. Знаешь, Корней, мне тут как-то подумалось: доведись Кончаке остаться живой. Ну, скажем, это была бы не Салгар, а сама княгиня Кончака, Агафья…

Салгар застыла, с ужасом глядя на меня.

— То и её теперь тебе бы пришлось спасать от всех. И от князя Михаила, и от князя Ивана, а пуще всего от мужа — князя Юрия!

Корнея просто переломило от смеха, до того ему понравилась моя шутка. Отсмеявшись, он страшно посерьёзнел:

— Пришлось бы, так и Кончаку стал спасать. Но сейчас со мной Салгар, её и увезу подальше от всей этой банды…

Корней встал, подтянул сапоги и зашагал к отошедшим вглубь поляны лошадям. Салгар нежно поглядела ему в спину и, не поворачиваясь ко мне, прошептала:

— Догадался?

— Угу, догадался… Кончака.

— Давно? — ещё тише спросила она.

— Да нет. Пока в яме сидел. Было время мозгами пораскинуть. Хоть режь, не верилось, что ты могла быть в сговоре против своей госпожи. Знаешь, что помогло сообразить? — я указал пальцем на девчушку. — Янжима. Зачем родной матери было называть её Салгар? Вот если это приёмная мать, другое дело… В память об умершей за неё подруге-служанке.

Салгар кивнула:

— Я уже привыкла называть её так. А когда вы пришли за нами, растерялась и сказала — Салгар…

— А про себя что не сказала правды?

— Тоже от неожиданности. Кто вы, зачем? Да и подумала, что забоитесь вы княгиней рисковать. А я там уже оставаться не могла: всякую ночь и день смерти ждала. Вот и не призналась сразу. Бестолково получилось…

— Ладно… Ну, а окончательно у меня сомнения отпали, когда московский скорняк, который тебе шапку шил, про родинку упомянул. Вот эту, — я коснулся родинки возле уха женщины. — Ну, теперь всё позади. С Корнеем сама разбирайся. Откроешься?

— Не сейчас. Там, в Литве…

Простились мы тут же, у реки на поляне.

— Бог даст, свидимся! — теперь, когда Корнею было ясно, что ему делать и чего ждать от жизни, князь опять приобрёл былое ухарство. Он горячил коня, отчего тот мелко перебирал ногами и норовил встать в дыбы. Броня пыжилась на Корнеевой груди, меч хлопал по лошадиному круглому животу. Салгар, одетая по-мужски, привстала в стременах и крепко поцеловала меня в щёку. Я нагнулся и тронул одним пальцем маленький носишко Янжимы, торчавший из пелён. Девчонка смешно сморщилась и чихнула.

Мы разъехались в разные стороны. Чаща уже почти проглотила моих друзей, когда князь Корней обернулся и взмахнул рукой.

— Сашка-а! — донёсся голос. — Если у меня будет пять сыновей — всех Сашками назову!

Ни Корнея, ни Салгар я больше никогда не видел. Жизнь — грустная штука. И чудес в ней не бывает. Тем более таких, как сказочное превращение служанки Салгар в княгиню Кончаку. Хотя я вовсе не против того, чтобы она стала княгиней Боровской. За такой женщиной мой друг Корней — как за каменной стеной.

И если для этого ей придётся убедить будущего мужа и его чванливую родню, что она природная девица ханских кровей, пусть её. Да и Корнею так приятнее и удобнее. А то, что эта ловкая женщина сумеет это сделать, я не сомневался. Надеюсь, ей будет помогать осознание того, будто и я повёлся, признав в ней истинную ханскую сестру и супругу Великого князя.

Настоящая Кончака-Агафья была порядочной гадиной, приказавшей однажды до смерти засечь плетьми старого оружейника, заподозренного в краже у неё малюсенького золотого колечка. И приметная родинка у неё была не возле уха, а вот здесь, ближе к ключице. Но пусть это будет нашей с Салгар маленькой тайной.

Вскоре тело настоящей княгини Кончаки с великими почестями доставят в Москву и пышно перехоронят на кладбище Богоявленского монастыря.