В кремле мало что изменилось: так же шумела работными голосами стройка, так же носились туда-сюда вестовые, топтались на дворах дружинники, да степенно шагали по своим думным делам княжеские бояре и ближники. В хоромы князя Ивана Даниловича я сунулся со знакомого заднего крыльца.

— Топай отсюда, нету покуда князя, — лениво процедил стражник у дверей, пухлогубый несмыслёныш, уже нахватавшийся столичных повадок. Пришлось идти обходить дворец, однако и у красного крыльца мне не засветило. Там стояли аж трое таких пухлогубых. Но эти оказались добрее:

— Князья новострой уехали поглядеть. Давненько уж. Так что к обеду должны вернуться. У тебя дело какое?

— По службе.

— А-а, ну поджидай, поджидай…

Но ждать я не стал:

— Слышь, ребята, а где тут скорняки и портные живут, которые княжескую семью обшивают?

— Ты что, приодеться решил? — загоготали караульщики. Но как пройти, объяснили. Место оказалось совсем рядом с кремлём, так что когда в распахнутые ворота княжьего дворца вкатила, наконец, череда всадников, во главе которых ехали оба Даниловича — старший Юрий и младший Иван, я уже вернулся обратно. К тому времени я так проголодался, что к обеду в первую голову следовало позвать меня.

Хотя за братьями следом пылила такая свита, что вместительный двор в один миг стал подобием базара, однако острый глаз князя Ивана меня всё же ухватил. Впрочем, трудно не заметить человека, стоящего на груде брёвен и возвышающегося над всеми всадниками на две головы. Я видел, как князь Иван наклонился и что-то пошептал одному из своих дружинников. Тот повертел головой, его глаза отыскали меня и, соскочив с седла, дружинник протиснулся через толпу челяди.

— Иди следом, — сказал он. И вскоре я снова сидел в той самой светёлке, что три недели назад провожала меня на Тверь.

— Жди, — скупо промолвил мой провожатый и протянул руку. Я отдал ему меч. Тут, похоже, порядков не любили менять.

Томиться пришлось долго. Где-то в правой стороне хоромин раздавалось бряцание посуды, прерывавшееся то смехом множества человек, то общим стройным криком. Мой желудок всякий раз на приносимое ветром напоминание о соседнем пиршестве откликался голодными судорогами.

Было далеко за полдень, когда в горницу, пригнувшись поочередно в узкой и низкой боковой двери, вошли двое: Юрий Данилович Владимирский и Иван Данилович Московский. Высокий статный Юрий был на голову выше своего младшего брата, заметно опрятнее одет; во всём облике его проступала крутая, в деда — Александра Невского, воинская закваска.

— Это, что ли, твой соглядатай? — владимирский князь оглянулся на младшего брата, затем снова тяжело глянул на меня и плотно угнездился на лавке рядом с входом.

— Ну, здравствуй, мечник. Вернулся, значит? — Иван Данилович дождался пока я разогнусь из поклона, и поманил пальцем подойти поближе. — Давай, рассказывай, как там Тверь поживает?

Я стоял пред ними и говорил. Рассказал, как попали мы с князем Корнеем в Тверь. Рассказал, как выкрали служанку княгини Агафьи. Как спасались в тверских лесах на охотничьей заимке. Рассказал (правда, не всё) о страшной ночи на поляне языческого капища. И чем дольше длился мой рассказ, тем больше мрачнел владимирский князь. А когда я дошел до имени боярина Микулы и некрасивой истории его исчезновения, князь Юрий, не выдержав, грохнул кулаком по столу, отчего расписная солонка, подпрыгнув, покатилась по столешнице, рассыпая длинную дорожку соли:

— Ты что ж, пёс, нам байки здесь сказываешь? Тебя зачем в Тверь посылали? Узнать по какой причине княгиня моя, упокой Господи её душу, преставилась… Почему ты боярина нам сюда не притащил? Я б ему жилы повытянул! Он бы у меня пожалел, что на свет родился. Да и девку княгинину надо было за косы подёргать! И на тебе: ни того, ни другого!

Я перевёл глаза на князя Ивана. Тот щурился в окно и барабанил пальчиками по колену. Похоже, помощи мне от него ждать не приходилось.

— Не гневайся, князь, а только умерла княгиня от чёрной болезни, это вся правда…

Еще никогда, мне показалось, я не врал убедительней. Во рту разом пересохло, а на левой икре предательски задёргалась жилка. Миг был решающий, я переступил черту, и назад пути не было.

— А кто теперь это подтвердить сможет? Был у тебя в руках боярин, да не просто боярин, а начальник кремлёвской стражи, да помер некстати… Уж здесь-то мы бы ему язык развязали! Была служанка княгинина — сбежала. И князь Боровской отбыл, поминай, как звали. Это каким растяпой быть надо, чтоб такое дело сквозь пальцы спустить?!! Как это у тебя так ловко получилось, что кто вокруг ни был непременно либо помер, либо сбежал незнамо куда?

— Прости, Великий князь, посол твой — Родион Кириллович — живой остался.

— Ага, посол, мать его… Да твой Родион Кириллович к тверскому князю как блоха перескочил. И целованье крестное, какое Ивану давал, старый лис, позабыл. Всё грамотки строчит, мол, не нашел злого умысла в смерти жены моей. Как и ты…

Что мне оставалось? Я пожал плечами и вздохнул. Этот некстати вырвавшийся вздох окончательно вывел великого князя из себя.

— Что ты вздыхаешь, олух?!!

Он обратил побагровевшее лицо к князю Ивану:

— Сдаётся мне этот парень не всё нам рассказывает. Или купили его тверячки за полрезаны, иль мамка его от деревенского дурачка нагуляла.

Во мне всё замерло. Теперь я видел перед собой не Великого князя владимирского. Передо мной стоял и изгалялся над памятью моих родителей просто большеносый кривоногий ублюдок.

— Матушку мою, — я не узнал своего голоса, в глазах плыла краснота, — ссильничали рязанские воины, когда вы, князья московские да рязанские, очередную деревню меж собой не поделили. По вашей вине у нас полдеревни сгорело дотла. И отца моего, как он с вилами на воев бросился, матушку защищая, тогда зарубили… А потом этими же вилами они матушке в грудь! И видел я, отрок девятилетний, это своими глазами.

Напрягшаяся рука Юрия медленно-медленно, с усилием разжалась, наполовину вытянутый меч со стуком упал обратно в ножны:

— В колодки его, Иван. В колодки… И ни жрать, ни пить не давать, чтоб знал как со своим князем разговаривать нужно, — Юрий зло оттолкнул стол и вышел из горницы вон.

Если, выживши из ума, на старости я буду рассказывать, что в остроге песни распевал, не верьте, внуки мои. В тюрьме мне было плохо. Нет, поначалу, пока я горел душой на Великого князя, ничего, сносно. А вот ближе к утру следующего дня, остыв, я призадумался. Гнить в тюрьме до скончания века мне не улыбалось. А могло теперь выйти и так.

Хорошее, кстати, местечко мне досталось: яма, вроде колодезного сруба, только пошире. Но стены из лиственничных брёвен сухие, без прели. И пол сухой: глина, утоптанная моими предшественниками до каменной крепости. В углу — средних размеров бадья, накрытая крышкой, из-под которой сочился ядрёный слезоточивый запах.