Она обернулась, нервно заправляя волосы за уши.

— Пойдем ко мне. Нормально перекисью промоем. И завяжем…

— А как же мама?

Иннокентий спросил совсем тихо, а она закричала в ответ:

— А что мама?! Когда у тебя кровь…

Он сжал губы — угу, добавь еще: и презервативы в машине. Настенька, да как же так вышло, что, даже разменяв третий десяток, ты осталась таким ребенком? — хотел сказать, да промолчал.

— Ну, пошли, раз так.

Мама Насти открыла дверь и обомлела. Непонятно от чего больше — от самого факта появления на пороге гостя или от вида его окровавленной руки. Настя сразу затараторила про немецких легавых, тетку и про то, что Кеша отбил у них Эйты, которая уже тянула его в коридор за поводок, по-прежнему намотанный на руку.

— Проходите скорее на кухню… Пожалуйста … Да не разувайтесь…

Но он все же разулся, не расшнуровывая ботинок, поблагодарил, прошел на крохотную кухню. И впервые остался доволен ее размерами: Настя была близко. Точно щит стояла между ним и матерью. Сама закатала ему рукав, присев рядом на табурет. Мать только принесла лекарства. И смотрела теперь со стороны, от самых дверей, облокотясь на холодильник.

— Неглубокая, да?

Он кивнул — сущие пустяки, царапина. Только он бы тут век просидел, истекая кровью, только бы Настя не убирала прохладных от перекиси рук.

— Скажи, что ты меня укусила! Ну скажи, пожалуйста, — ткнулся он носом в холодный черный нос, когда Эйты, все еще с поводком, напрыгнула ему на колени.

В ответ собака принялась лизать ему лицо, то ли винясь, то ли успокаивая — Мол я, я, не бесись. Но как только нацелилась языком на руку, мать сумела оттащить ее за поводок от стола:

 — Пошла вон, — сказала и ушла вон вместе с собакой.

— Тебе не больно? — спросила тут же Настя, и Иннокентий улыбнулся в ответ: конечно, больно, дуреха, но разве мужик признается в этом?

— Сама ж видишь, что пустяки. Царапина. Только вот рубашку испортил.

Настя улыбнулась — широко, но горько.

— Со мной у тебя одни потери: плащ, пиджак, теперь вот рубашка… Что следующее?

Он хотел ответить — сердце, но сам смутился таким мыслям. Сказал просто, тоже с искусственной усмешкой:

— Нервы… Знаешь, сколько я их потерял за эту неделю? Мульён.

Зазвонил телефон. А пиджак лежал в стороне. Настя сама бросилась доставать — ничего, пускай: там всего-навсего пачка сигарет.

— Ты бы хоть чайник поставила, — проговорила из коридора мать.

Подслушивала? Или только вернулась из комнаты? Хотя какая разница — здесь квартира-то метр на метр, не посекретничаешь даже шепотом.

Настя кивнула матери — сейчас угощу чаем — и протянула телефон через стол.

— Не могу ж взять, видишь. Посмотри, кто звонил, — попросил Иннокентий.

Настя тронула пальцем экран.

— Какая-то дура, — серьёзным тоном сказала она.

— Настя, что ты! — шикнула на нее мать, решившая сама пройти за спиной дочери к чайнику.

— Перезвони этой дуре. Это Лида. У меня сестра так записана, — пояснил Иннокентий для хозяйки, которая стреляла глазами во все стороны, только бы не встречаться с ним взглядом.

Настя приставила телефон к его уху.

— Лид, как ты там? Отошла?

— Мама просила…

И он взорвался, наплевав на чужой дом.

— Что ж ты за дура такая! Зачем матери сейчас рассказала? Мы ж договорились! Мало ей нервов трепала?

— Чего ты орешь?! Она сама позвонила. У Тима температура. Высокая. Она не знает, что делать. Ты можешь поехать к ним сейчас?

— Звони Никите. Я не могу. Я с Настей…

— Ну и что, что с Настей! У ребенка температура, а ему трахаться приспичило! Езжай на дачу! Быстро!

— Слушай ты, а ну язык по-быстрому прикусила! Наркозом мозги повышибало?

Он не знал, услышала ли Настя слова сестры, но шрам ужасно зачесался. И он чуть не выбил из Настиных рук телефон, пытаясь потереть щеку.

— Сейчас поеду. А ты иди спать. Знаешь же, что мать вечная паникерша. Надо будет, разбужу. Не боись.

Он поднял глаза на хозяйку: невысокая, худая, с короткой темной стрижкой. Бледная, но явно не от цвета волос и света из-под абажура, а от его присутствия.

— Простите, не знаю, как вас по имени…

— Нина Васильевна.

— Нина Васильевна, отпустите со мной Настю на дачу. Пожалуйста. Я тоже хочу ее с мамой познакомить. С вами-то мы теперь уже знакомы. Пусть и так, по-дурацки, — и он потряс забинтованной рукой.

— Конечно, пусть едет…

Хозяйка отвернулась и выключила не закипевший еще чайник.

— Насть, соберись по-быстрому, — улыбнулся он нервно. — Сестра меня сожрет, если я до одиннадцати не окажусь на даче. Точно Айболит на вертолете, блин…

Он поднялся, и мать Насти сделала к нему шаг.

— Иннокентий, у вас рубашка в крови.

— Да бог с ней! — махнул он рукой и все так же натянуто улыбнулся, чувствуя на лице прямо-таки резиновую маску.

— Ее надо замочить прямо сейчас. Иначе потом не сойдет. Настя, в твоем шкафу есть футболки Ильи. Иди найди что-нибудь.

— Пойдем, Кеша.

Они прошли в комнату, и Эйты, сунувшись следом, получила по носу: Настя не пожелала впустить собаку к себе. Быстро открыла шкаф и долго копалась в нем, чтобы не смотреть, как Иннокентий расстегивает рубашку, даже не догадываясь, что под ней есть белая майка. Ну и пусть, стой и дальше спиной — можно незаметно проверить, продолжает ли работать дезодорант. И можно ли отдать такую рубашку в стирку постороннему человеку.

— Вот, возьми, — обернулась наконец Настя и замерла.

Во взгляде проскользнуло разочарование. Иннокентию хотелось в это верить. Ничего… Завтра не за горами. Пусть не выключает свет…

Он натянул на себя футболку — они с Ильей одной комплекции. Только, к счастью, головы разные, но головной боли он ему добавил изрядно. И не денег жалко, которые он вряд ли увидит обратно, а натужности и так непростых отношениях с Настей. Как теперь понять, что она с ним не из-за денег, которыми он собирается завтра покрыть долги ее брата? Господи, ну почему они не познакомились иначе? Почему…

— Настя, покажи мне открытки, пока собираешься.

Она обернулась от шкафа, держа в одной руке босоножку без каблука, а в другой — с каблуком, и очень даже большим.

— Представляешь, собака сожрала. И даже крошки не оставила.

— Не покормила, что ли? — глупо усмехнулся Иннокентий.

Настя расплылась в улыбке.