Зарко зашел сзади, обхватил старика поперек туловища, обвил его ноги своими и прохрипел:

– Давай!

Немного расширив рану, нащупал острием кинжала край болта и крепко пристукнул по рукоятке кулаком. Томас вскрикнул, теряя сознание, но это уже не важно – наконечник болта вышел с противоположной стороны, а я ухватил его, цепко зажал и потащил наружу. Ух, получилось!

А ведь старику повезло. Если бы арбалетный болт угодил в кость или в вену, Томаса бы уже не спасти. Конечно, есть риск, что старик умрет от потери крови, но хотя бы появилась надежда.

Плотно перебинтовав раны, мы уложили старика, укрыв плащами. Пусть спит, теперь можно.

– А кто Томаса подстрелил? Вроде арбалетов у них не было, – спросил Зарко. – И стрела как-то странно вошла.

– Кто подстрелил? – слегка задумался я. – Скорее всего, сам он себя и подстрелил. Арбалет зарядил, а выстрелить не успел. Стал отбиваться, махал им туда-сюда, а тот в ногу и выстрелил.

– Ишь, как оно бывает, – хмыкнул цыган, но смеяться не стал.

– Еще и не так бывает, – подтвердил я. Посмотрев на цыгана, кивнул на поле, где лежали тела и бродили осиротевшие кони. – За тобой приходили?

Цыган почесал затылок, пытаясь сдвинуть отсутствующую шляпу, и начал юлить:

– Почему же за мной? Может, тебя разбойники решили ограбить? Увидели – конь хорош, следом и пошли. Ты же все время мошной трясешь, чего не ограбить?

– Зарко, я могу и обидеться, – пообещал я. – Уж мне-то ты можешь не врать. Это не разбойники, а солдаты.

– Да кто врет-то? – сделал цыган еще одну попытку выкрутиться. – С чего ты взял, что они за мной?

Ну что тут поделать? Не бить же мне старого ворюгу, выколачивая правду. Черт с ним. Я отвернулся и пошел прочь, раздумывая – что теперь делать с телами и лошадьми? И как быть с Томасом?

– Э, капитан, хватит сердиться, – догнал меня цыган. – Скажу я тебе, скажу, спрашивай.

– Я уже спросил, – резко сказал я. – Это солдаты. И не простые солдаты, а жандармы. Чьи они – герцога Силинга?

– Его, – подтвердил Зарко со вздохом. – Я их позавчера увидел, люди сказали – меня не только бургомистр ловит, а сам герцог. Что бургомистр – тьфу и растереть, он меня целый год под собственным носом ловит, еще год ловить станет. А вот если герцог людей послал, те не успокоятся, пока не поймают. Решил, что бежать надо, укрыться. А тут и тебя встретил. Дай, думаю, с умным человеком поговорю. Да и долг у меня – может, этот долг чего и подскажет? Значит, выследили они меня, следом поехали. А я решил, что в Шварцвальде от герцогских псов укроюсь.

– Браво! – суховато отозвался я, похлопав в ладоши. – Спасибо тебе, друг Зарко, огромное! Ты меня теперь врагом герцога сделал. Вот не ожидал от тебя. Томас выживет или нет, не знаю.

– Прости, баро! Хочешь, на колени перед тобой встану? Ни перед кем не вставал, перед тобой встану!

– Нет уж, чего не надо, того не надо. Перед Курдулой будешь на коленки падать. Если старик помрет – будешь ей пенсион платить.

Самое странное, что настоящей злости у меня не было. Зараза, конечно, Зарко, но было в нем что-то такое необъяснимое – какое-то потрясающее, прямо-таки кошачье обаяние. С ним, как с котом, когда тот напакостит, думаешь – убил бы, скотину такую, а он подойдет, помурлыкает, потрется о тебя, и все простишь…

– Сволочь ты старая, – устало проговорил я. – Точно – возьму тебя как-нибудь и утоплю. Чего у герцога-то украл? Кобылу или жеребца любимого?

– Так вон ее и украл, – широко улыбнулся Зарко, кивая на подругу Гневко. – Мне твой гнедой в душу запал, хотел сразу украсть. Ну, сам знаешь, не получилось… Тогда и решил – добуду себе жеребенка из-под гнедого! Стал кобылку присматривать. Ромалы сказали – у герцога Силинга гнедая кобыла, тот в ней души не чает. Ну, я ее из конюшни увел. А уж момент выбрать, кобылку с твоим жеребцом свести – пара пустяков. Если бы сразу твоего Гневко украл, не пошел бы кобылу красть, а герцог бы своих людей не послал.

– Вот оно как? – фыркнул я. – Значит, я во всем виноват? Ну хорош гусь.

– Так уж какой есть, не переделать, – развел руками цыган. – Но клянусь, не хотел я тебе зла! В гробу буду лежать, если вру!

– Ох, он еще и клянется! – скривился я. – Знаю, какова цена клятве цыганской.

– Не шутят ромалы с такой клятвой, – сурово сказал Зарко.

– Да верю я, верю, что не хотел ты худого. Только мне от этого не легче. Ладно, пойдем глянем, может, кто жив еще.

Мы обошли поле, пытаясь найти раненых. Отыскался один, но прожил недолго, испустив дух, как только я попытался вытащить сучок из его глаза. Каюсь, вздохнул с облегчением: возиться еще с одним раненым желания не было, а добивать не поднялась бы рука.

Нарубив молодых березок, мы сделали волокушу и, приладив ее к Кургузому, принялись стаскивать трупы к краю поляны, укладывая их в ряд. Поручил Зарко снять с оружием и доспехи, а проверить – нет ли у них еще чего-нибудь интересного, он и сам догадается, подошел к Томасу.

Старик не спал, его колотила крупная дрожь. Оно всегда так, если теряешь кровь. Проверив повязки, порадовался – кровь хотя и идет, но не слишком, и, если раны не воспалятся, жить будет. Собрав все имеющиеся тряпки, позаимствовав их у убитых, постарался укрыть старика. От костра проку мало – с одной стороны печет, с другой холод.

Гремя железом, как тележка с металлоломом, цыган вел Кургузого с волокушей. Доспехи и оружие мы спрятали в кустах – пусть пока лежат, потом посмотрю. Туда же засунули седла, снятые цыганом по собственной инициативе.

– Вот еще, – вытащил Зарко из-за пазухи пригоршню золотой и серебряной дребедени – монеты, перстни, золотые цепочки.

– Оставь себе, – отмахнулся я от добычи, а цыган, хоть и сделал обиженные глаза, спорить не стал.

Немного перекусив сухарями и салом, отыскавшимися в мешках заботливой Курдулы, мы отправились копать могилы, задействовав топор и меч одного из погибших. Знать бы заранее, взял бы с собой лопату, а еще лучше – пару могильщиков.

Копать могилы, не имея достойных орудий труда, – та еще работа! Мы решили, что сделаем общую для всех, и провозились до самого вечера, сумев пробиться сквозь корни ярда на полтора. Главное, чтобы звери и птицы не добрались. Насыпав холм и утвердив вместо памятника клинок (он теперь только на перековку и годен), мы с Зарко, высовывая языки от усталости, приползли к костру. Хорошо, что в первый вечер заготовили много дров. Не было сил ни сварить кашу, ни даже просто поесть. Я лишь посмотрел на Томаса – вроде спит старик – и заставил себя спуститься к ручью. Зачерпнул воды и, отстранив рвущегося на водопой Зарко, утвердил котелок на костре.

– Ты чего, капитан? – обиженно посмотрел на меня цыган.

– Пусть закипит, – сурово отозвался я, стягивая сапоги.

Поняв, что без сапог жизнь прекрасна и удивительна, позволил себе прилечь. Не стал объяснять, что нет у меня доверия к ручейкам, текущим в странных лесах, как нет и доверия к сырой воде вообще. Лучше перетерпеть лишние десять минут, чем страдать. Помнится, сослуживец всего один разок сунул руку в ручей, облизал пальцы и долго умирал от холеры. Цыган закряхтел, но спорить не стал, а спускаться в овраг самому ему было лень.