Зарко уставился на котелок, буравя его глазами, словно от этого вода закипит быстрее. Чтобы отвлечь конокрада от бесполезного занятия, я наморщил лоб и выдал еще одну запомнившуюся мне фразу:

– Джидэ аваса, на мэраса и шукир сарэ задживаса!

Цыган, несмотря на усталость, захрюкал от смеха.

– Капитан, я же тебя просил – не говори по-цыгански! Устал я ржать, день выпал тяжелый. Хочешь, я по-вашему изображу, как ты говоришь?

– И как? – полюбопытствовал я.

– Жьиви будьем, нэ пимрем, халасо всье зажьи-вьем! – старательно выговорил цыган, коверкая слова.

– Врешь, не могу я так говорить, – лениво сказал я, подавив зевок. А может, не врет и мне еще предстоит поработать над произношением. Хотя зачем мне это надо?

– Спросить хотел, ты откуда по-цыгански знаешь? – поинтересовался Зарко. – Пусть даже коверкаешь, но все равно. Первый раз вижу, чтобы рыцарь слова наши знал и обычаи.

– А я еще и петь умею, – похвастался я. – Хочешь?

– Нет, рома, не надо, – шутливо заткнул уши цыган. – Тогда уж лучше меня утопи, меньше мучиться.

Если к цыгану вернулась язвительность, дело идет на лад. Пока мы препирались, закипела вода. Зарко снял котелок с огня, кинул туда каких-то листочков из своего волшебного пояса.

– Так откуда знаешь? – опять поинтересовался Зарко.

– Да просто все, – не стал я скрывать. – Когда я полком командовал, разный народ в наемники шел. У нас твои соплеменники почти не кочуют, живут оседло, работают. Если работы нет, они в армию идут, как и все. Правда, всегда просят, чтобы людей их не заставляли убивать.

– Нельзя нам людей убивать, – поникшим голосом сказал Зарко. – Не по обычаю это. Я сегодня первый раз в жизни человека убил.

– Если бы ты не убил, тебя бы убили, – равнодушно сказал я. Сколько раз приходилось говорить эту фразу, не упомню.

– Знаю я, знаю, – с надрывом в голосе сказал Зарко. – Но все равно на мне грех!

– Хочешь, утешу? – поинтересовался я. – Ты никого не убил, а лишь из седла выбил. Жандарм сам себе шею сломал.

– Правду говоришь? – робко спросил цыган. – Или обманываешь?

– Покажи эту штуку, тогда точно скажу.

Зарко полез в жилет, вытащил оттуда две палки, соединенные сыромятным шнурком, – точь-в-точь цеп, которым обмолачивают зерно, только поменьше, а один кусок выдолблен изнутри и напоминал толстую свирель. Я взял этот цеп, слегка покрутил, опробовал, постучав по своей руке, потом по бревну, сделал вывод:

– Нельзя ею человека убить, легкая слишком. Была бы на полфунта потяжелее, тогда можно.

– Будет тяжелее, свистеть не станет, – ухмыльнулся Зарко. – Это свиристелка. Мне она не для боя нужна, а чтобы коней пугать. Вот если погоня за мной, я так делаю…

Цыган ухватил цеп за один конец и начал раскручивать над головой. Раздался противный свист, словно бы ветер засвистел, – от такого не только коней, но и меня напугать можно.

– Хватит уже! – махнул я рукой.

Довольный, цыган, убирая приспособление в бездонную глубину жилета, сказал:

– Я ее еще и не так могу! Раскручу – мой конь быстрее бежит, а те, кто за мной скачут, шарахаться начинают. Я для чего свиристелку вытащил? Ихних лошадей хотел напугать. Не получилось.

Про то, что «цепом» убить нельзя, я соврал, как и про то, что у солдата сломана шея. Хотя, может, и сломана – не проверял, но то, что висок у него пробит – это точно. Но если цыгану не хочется быть убийцей, будем считать, что шея была сломана. Зарко так легче, а покойнику в общем-то все равно.

За разговором чуть не забыли про кипяток. А он уже не только настоялся, но и успел остыть. Ну, мы его и остывшим употребим!

Остатки воды я перелил в баклагу и снова сходил на ручей. Мало ли – Томас проснется, пить попросит.

– А как же ромалы служат, если нам убивать нельзя? – спросил цыган. – Зачем такой воин нужен?

– Воины разные бывают, – объяснил я. – Те, кто в атаку идет, колет и рубит – это лишь малая часть. А кто будет оружие да подковы ковать, хлеб выпекать, лечить? Всех цыган, кто в армию вербовался, в мой полк отдавали, а я и не возражал. В бой их, конечно, не посылал, зато кузнецы у меня были самые лучшие, а значит, у солдат и оружие в порядке, и подков для коней хватало. Я не кавалерийским полком командовал, а пехотным, – уточнил я, – лошадей мало, но они были – разведка, фуражиры, гонцы. При случае мог конный эскадрон выставить. У меня и конский лекарь был из цыган.

Решив, что на сегодня разговоров достаточно, я поднялся и еще разок осмотрел все вокруг. Солнце уже село, кони пасутся, раненый спит.

– Ложись спать, баро, – предложил цыган. – Мне все равно не заснуть – буду думать.

Я проснулся на рассвете от холода. Вполголоса выругав караульщика – дрыхнет небось, а мог бы хвороста в костер кинуть, – поднялся. Вздохнул, глядя на еще не остывшие угли, огляделся, еще раз выругался. У остывающего кострища, в гнездышке, свитом из плащей, лежал Томас, Кургузый и Гневко паслись, но всего остального – Зарко, его кобылы, солдатских коней – ничего не было.

Увидев, что я проснулся, ко мне подошел Гневко.

– И-гго-го, – сообщил он мне. Мол, травы вкусной на всех не хватит, а что лишние ушли – это и хорошо, а тебя я будить не стал, незачем.

Угощая гнедого куском хлеба, я спросил:

– Цыган не пытался тебя с собой прихватить?

Гнедой, аккуратно взяв хлеб с руки, прожевал его и слегка хохотнул:

– Го-го-го!

Дескать, видали мы таких хватальщиков!

– Скучаешь по барышне? – поинтересовался я.

– И-го-го! – философски отозвался жеребец. Мол, одна ушла, будет другая, чего же теперь?

Убедившись, что мне ничего не нужно, гнедой фыркнул, махнул хвостом и ушел.

Я не обиделся на цыгана. Напротив, даже обрадовался. Ушел, так и правильно сделал. Пользы от него нет, а неприятностей – сколько угодно. Я и сам хотел ему предложить, чтобы ушел, прихватив с собой лошадей. А он, молодец, сам догадался. Ночью ушел, не испугался.

Солдат, отправившихся на поиски конокрада, можно списать на Шварцвальд. Не первые и наверняка не последние, исчезнувшие в лесу. Где доказательства, что они убиты, а не съедены каким-нибудь зверем, не потонули в болоте? Тела закопаны, седла, доспехи с оружием я спрячу подальше – для коллекции они не нужны, – работа заурядного оружейника, а плащи, по минованию надобности, можно бросить в огонь. Избавиться от коней труднее. Бросить в лесу, оставляя на произвол судьбы, на радость обитателям Шварцвальда, я бы не смог. Оставить себе или продать невозможно – слишком приметны.

Зарко разрешил проблему, которую сам же и создал! Хорошо бы, чтобы он вообще исчез из моей жизни. Ну не хотелось мне получать могущественного врага из-за какого-то конокрада.