– Я? Править кучкой пустоголовых гаэлов? – Бьярки расхохотался. – Что за глупая идея! Нет, я думаю, это ты станешь править любым корольком, которому повезет пережить эту бурю мечей и хватит наглости занять трон Бриана. Моя выгода в другом, – медленно, с необычайной осторожностью он взял тана, которого Кормлада поставила ровно, и перенес его на костяную вставку с рунами у Вейсафьорда, второго поставил у Ведрафьорда, а третьего у Хлимрекра. Кормлада своей рукой перенесла четвертого тэна на викингскую крепость Корка. – И Мэн, – продолжил Бьярки. – И Оркнеи. Когда их вожди погибнут, немного насилия и милость Всеотца надоумят их искать себе нового лидера, из своих. Меня.

– У тебя будет власть над рабовладельческими рынками, – сказала она, кивнув, когда последняя деталь мозаики встала на место. – Золото и серебро из-за морей. Корабли и люди в подчинении. Королевство без королевства.

– Империя.

Она взяла пятого тэна и застыла, держа его над картой. Потом с тихим стуком дерева о кость поставила его на Дублин, сильнейшее и богатейшее северное королевство Эриу. Кормлада покосилась на горбатого гиганта Полудана.

– А мой сын?

– Верный союзник, разумеется, – ответил тот.

– Но только если он выживет в битве против гаэлов, да?

– Таковы правила игры, женщина. Мы кидаем кости и надеемся, что норны соткут нам славный путь. Слава или смерть – Ситрик Шелковая Борода знает эту игру не хуже меня.

Дублинская ведьма слушала слова, но под этими звуками открывалась ей голая истина: не выживет никто из датских и гаэльских вождей. Даже ее сын. Не потому, что этого хочет Бьярки Полудан. Они пойдут в бой, истекут кровью и умрут где-то за дублинскими стенами, пока этот стервятник, жаждущий поживиться жертвами бойни, останется в стороне.

– Союзник? – повторила она.

– Самый верный, – заверил ее Бьярки, источая лживую искренность, как соты – мед. – Теперь ясно? Понимаешь мою высшую цель?

– В полной мере.

Какое-то время они смеряли друг друга долгими оценивающими взглядами, а после Полудан кивнул.

– Хорошо, – он гордой поступью направился мимо нее к двери. – Найди меня, когда поймешь, из-за чего всполошились эльфийские старухи.

Шаги Бьярки стихали. В глазах Кормлады зажегся холодный черный огонь. Она злобно посмотрела поверх стола ему в спину, а потом перевела взгляд на кучку деревянных тэнов – таких же пешек, как она, готовых прыгнуть в могилу под дудку Полудана.

И все, кроме одной, знали, чего он на самом деле хочет.

«Десять лет я поддерживала его в его планах, – размышляла Кормлада, пытаясь подавить гнев. – Я бы пожертвовала скудоумным братом – и даже сыном, – если бы это принесло мир и единство расколотой Эриу».

Но тогда откуда эта ярость?

Все его надменность. Тщеславие. Ее съедало изнутри, что какой-то неверный полукровка знал таинства забытого мира и играл ими, как бард на струнах лютни.

Я дублинская ведьма! Я не стану пешкой ни для одного мужчины!

Он сказал: «Думаю, ты станешь править». Только одна эта мысль и остудила ее гнев. Ты станешь править. Кормлада инген Мурхада, дитя Туат, дочь, жена, сестра и мать королей. Может, Бьярки Полудан и был прав, хоть и думал сам управлять ею, будто марионеткой. Возможно, и вправду пришло время разрозненным королевствам Эриу собраться под мягкой рукой единственной королевы.

Гримнир нес Этайн прочь с длинного скалистого побережья, вглубь страны, пробирался по углублению размытого уступа, где серый песок мешался с зеленым дерном. Землю все еще сотрясали удары грома, с каждым шагом небо пронзали молнии, но Гримнир размашистым шагом преодолел напитавшуюся дождем пустошь и укрылся от бури под навесом густой дубовой рощи.

– Отп-пусти, – пробормотала Этайн. – Пос… поставь меня на землю, – Гримнир чувствовал, как ее трясет от холода, тонкая мокрая одежда не спасала ее. Но хоть она и стучала звонко зубами, она все равно добавила: – От-тсюда я п-пойду сама.

– Да неужели? – Гримнир опустил ее, прислонив спиной к толстому стволу. На миг она застыла, а потом сползла вниз и прижала колени к груди. Над головой трещали от пронзительного ветра деревья. Гримнир присел на корточки. Взяв Этайн за подбородок двумя пальцами, он заставил ее поднять голову. В жесте не было нежности, но когда он увидел ее изможденное, измученное лицо, в его взгляде мелькнула малая толика заботы. Этайн отмахнулась от его руки. Неодобрительно цокнув языком, Гримнир опять поднялся. – Надо было оставить тебя в той клятой хижине на английском берегу, – сказал он. – Так и знал, что ты повиснешь камнем у меня на шее!

– Я ск-казала, что могу идти!

– Пф! – Он понимал, что ей необходимо убежище. А еще отдых, еда и одежда крепче этих обносков. – Да тебе чертова нянька нужна!

Раздувая ноздри, он потянул носом воздух и учуял за сыростью дождя, листвы и жирной глины еле заметный запах древесного дыма. Огонь. А где костер, там, скорее всего, найдется и убежище для Этайн.

Сам он ни в чем не нуждался. Этот остров словно насквозь пропитался силой. Гримнир понял это, едва почувствовав под ногами его твердую землю – когда принялись встревоженно вопить ночные ведьмы, обитающие на болотах и топях. Этот остров был священным местом. При Маг Туиред ее благословил своей кровью сам предок Гримнира Балегир, когда пал в битве с ненавистными vestálfar, западными эльфами, которых эти жалкие гаэлы звали Туат. И даже пришедшие с востока христоверы со своими песнопениями и святой водой не смогли очистить остров от языческой скверны.

Гримнир чувствовал, как самая суть его народа пробирает его до костей – даже больше, чем в самых укромных уголках Дании. Она проникала в жилы и мускулы, помогала стряхнуть боль и усталость, обостряла его чувства и заставляла мыслить быстрее; она кнутом выбивала из него даже тень вялости – отупляющее оцепенение, губительное для его народа; его черная кровь пела в предвкушении темных дел и бойни.

– Вставай, маленькая тупица! Вставай! Не время мешкать!

Этайн храбро попыталась подняться; чуть-чуть подождав, Гримнир выругался и подхватил ее на руки, как тряпичную куклу, с той же легкостью, с какой подхватил бы пустой мешок. И полетел стрелой. Они углублялись все дальше в дубовую чащу, по столь призрачному следу дыма, что ни один человек его бы не почуял.

Он пробежал милю, затем еще одну. И хотя Гримнир даже не запыхался, он все равно замедлил шаг, его длинные скачки сменились крадущимися шагами охотника – воздух наполнился густым ароматом добычи: дым очага и специй, вскопанная и удобренная земля, людской пот и резкая вонь собачьей мочи. Он подкрался ближе, пока не увидел меж деревьев поляну. Посреди нее стоял домик из камня и дерева, с низкой, обложенной мхом крышей, капли дождя стекали с ее карнизов в два огромных бочонка. Дом окружала мозаика аккуратных грядок, огороженных и готовых к весенней высадке; позади виднелся небольшой фруктовый сад и одинокая каменная стена с вырезанной в ней дюжиной ниш, из которых доносилось монотонное жужжание пчел.