4 июня[84]? Когда тебе пришлось воодушевлять людей, одновременно сообщая им о том, что немцы захватили Нидерланды, Бельгию и Францию к северу от Соммы? Когда ты побуждал их быть сильными и терпеливыми, в то время как мы эвакуировали тысячи людей из Дюнкерка?

Я почти целый день слушала версии речи 4 июня и правила фразы вместе с Уинстоном. Я верила тогда и верю сейчас, что простое перечисление мест, где британские войска будут продолжать сражаться, создало мощный образ в головах у людей и укрепило их решимость продолжать борьбу.

– Люди приободрились.

– Вот именно. И что было общим знаменателем этих речей?

– Простота и вдохновляющий язык. Я понимаю, что ты хочешь сказать, Клемми. Незачем мне это внушать, – с бумагами в руке он расхаживает по комнате, рассеянно пыхтя сигарой. Он возвращается к речи, предлагает заменить несколько слов одним.

Разве не я предложила эту замену? Все равно. Я перечитываю предложение с новой фразой.

– Это сильно, Уинстон. Это именно те слова, которые привлекут людей к тебе.

– Люди будут расстроены известием, что Франция захвачена нацистами, но это должно вдохновить их не сдаваться, – падение Франции морально сокрушило нас с Уинстоном, и не только потому, что Британия осталась одна сражаться с нацистами. Мы не хотели, чтобы подавленное состояние британского народа после падения Франции повлияло на их волю к победе.

Уинстон тянется за ручкой в кармане пиджака. Его речь уже испещрена правками синим цветом, но теперь он пишет исправления красным – знак, что мы близки к завершению.

Он расправляет плечи – знак того, что он готов произнести речь с самого начала. Это стало нашим ритуалом перед каждым публичным выступлением с речью и каждой радиопередачей. Я готовлюсь слушать. Снова и снова.

Когда на другой день Уинстон встает перед палатой общин, чтобы выступить с речью, я смотрю на него сверху с Гостевой галереи как много раз до того. Я смотрю не на Уинстона, но на членов парламента вокруг него, сидящих на своих зеленых скамьях. Моя задача – внимательно следить за слушателями, чтобы понять, попали ли мы в цель. Я в какой-то степени флюгер. Пока его голос драматически возвышается и падает, я замечаю, что он заменил некоторые слова, но в целом речь произносится так, как была отрепетирована.

Он достигает кульминации, его голос возвышается, и его слова гремят под сводами палаты общин. Даже я, хотя за последние несколько дней несчетное количество раз слушала эти слова, ощущаю подъем, когда Уинстон произносит их так мощно в такой формулировке. По лицам людей вокруг него я вижу, что они тоже взбодрились. Я молюсь о том, чтобы граждане нашей страны ощутили то же самое.

Глава тридцать первая

2–6 июля 1940 года

Лондон, Англия

– Она не очень-то сговорчива, не так ли?

Я слышу негромкий голос какого-то мужчины, когда иду по слишком теплому коридору первого этажа Даунинг-стрит. Я ищу Грейс, но останавливаюсь и напрягаю слух, чтобы услышать ответ из-за полуприкрытой двери вестибюля, отходящего от коридора. Кто это, черт побери, говорит и что они обсуждают? Мне жаль бедную девушку, о которой так мерзко говорят; могу лишь представить тот вид сговорчивости, на который они намекают. Надеюсь, что никто не говорит о моих дочерях в столь отвратительной манере.

– Нет, она совсем не похожа на жену Чемберлена, – тихо отвечает другой мужчина.

– Она была женой премьер-министра, какой она и должна быть – редко появлялась на людях, и еще реже ее было слышно, – говорит первый.

Невидимые мужчины хихикают, и первый продолжает:

– Сейчас у нас совсем другая порода.

Они говорят обо мне! Я знаю таких выпускников средней школы, которые кишат на Даунинг-стрит и служат сотрудниками и советниками моего мужа. Им плевать на меня, но я и не думала, насколько они наглы в своей критике. Они не обязаны меня любить, но должны уважать мою роль и благородство моих целей во благо британского народа. Как они смеют быть такими мелочными в такое время! Как они смеют в таком духе говорить о женщинах, о любой женщине, в любое время! Речь мужчин становится еще тише и неразборчивее, и меня так и подмывает вломиться в вестибюль и устроить им хорошую головомойку, затем сдать их Уинстону, который скорее всего их уволит. Уинстон ни на что не гневается так сильно, как на отношение ко мне, разве что, конечно, это не его собственное отношение. Я тянусь к дверной ручке и готова уже распахнуть дверь, когда один из них громко смеется. В этот момент я узнаю второго собеседника. Это Джок Колвилл[85], доверенный личный секретарь Уинстона. Несмотря на свой молодой возраст – двадцать пять лет, этот амбициозный, с иголочки одетый человек, – младший сын младшего сына, задает тон среди сотрудников Уинстона. Если бы Уинстон узнал о замечаниях Колвилла – хотя и не столь негативных, как у первого собеседника, – это потрясло бы его, а с учетом тяжелой военной ситуации ни я, ни страна не могли этим рисковать.

Но в голове у меня формируется другая идея. Возможно, я смогу использовать этот подслушанный разговор и Джока как рычаг в моем плане по привлечению женщин к работе на войну.

Надев непривычно мрачное темно-синее пальто, я размеренно шагаю к временной трибуне, которую моряки наспех соорудили в гавани для этого случая. Поскольку Уинстон не может присутствовать при спуске этого корабля, он попросил меня заменить его. Я не стала проверять свое расписание и выяснять, есть ли у меня время, я просто ухватилась за эту возможность, как только он о ней упомянул, а затем предложила Уинстону, когда мы ужинали наедине, чтобы Джок сопровождал меня на публичных мероприятиях, если не занят чем-то другим. Уинстон согласился.

Джок, как всегда опрятно одетый в угольно-черный костюм в тонкую полоску, пытается идти со мной в ногу, как я и надеялась. Я понимаю, что ему приходится напрягаться, чтобы идти с моей скоростью, и мне нравится слышать его затрудненное дыхание. Когда я поднимаюсь по лестнице на трибуну, морские офицеры и их команды разражаются радостными криками, которые становятся почти оглушительными, когда я разбиваю бутылку шампанского о нос корабля. Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что Джок слышит толпу.

Когда мы едем назад, на Даунинг-стрит, Джок весь кипит от того, что ему пришлось делать сегодня. По выражению его лица я вижу то, что подозревала – он уверен, что сопровождать жену премьер-министра ниже достоинства такого старшего помощника, каким является он.