* * *

Пока Ма-Ма работала у Генри И, случилось немало любопытного. Однажды вечером Ма-Ма пришла домой и сказала мне, что нашла гнездо крохотных мышек – пинки, так их однажды назвала мисс Пон. Ма-Ма сказала, что маму-мышку она не видела, поэтому ей пришлось спустить детенышей в унитаз.

Эта история меня опечалила. Не одну ночь мне снились крохотные мышатки, боровшиеся с завивавшейся воронкой водой в унитазе, дергавшие розовыми лапками, а потом их безвольные тельца засасывало в дыру канализационной трубы.

Через некоторое время после того случая Ма-Ма пришла домой с бледным и осунувшимся лицом. По ее словам, Ай-А-И упала без чувств как раз когда Ма-Ма встала из-за стола, собираясь домой. Когда это случилось, в офисе были только они вдвоем, и после того как Ай-А-И не отреагировала на оклик, Ма-Ма побежала вниз, где обнаружила, что никого из мужчин на складе тоже не осталось.

Она бегом поднялась наверх, надеясь, что Ай-А-И очнулась, пока она была внизу.

Ничего подобного.

В этот момент Ма-Ма поняла, что должна позвонить в 911, что она в итоге и сделала. Но слухи об иммиграционных рейдах и задержаниях были хорошей растопкой для пламени страха, пульсировавшего в каждом из нас. Ма-Ма знала, что у нее нет выбора, но все же очень боялась, что копы приедут только затем, чтобы ее арестовать, не обратят никакого внимания на Ай-А-И и бросят ее там на съедение мамаше-пинки, в то время как ее саму вышлют обратно в Китай.

В ожидании пронзительных сирен Ма-Ма попеременно то сидела с Ай-А-И, проверяя, дышит ли она, то наводила порядок на собственном столе и собирала свои вещи – настолько она была уверена, что ее депортируют и что нога ее больше не ступит на порог склада. Ей казалось, что само время замерло на месте и санитары прибыли спустя целую вечность. Но после приезда машины неотложной помощи события завертелись быстро. Два санитара бегом поднялись по лестницам и ворвались в офис с носилками в руках. Даже под ярким светом ламп Ма-Ма никак не могла разобрать надписи на их одежде, сознавая только, что идет наперекор всем наставлениям, которые давала мне, оставаясь в одном помещении с людьми в форме, вместо того чтобы бежать от них прочь.

Санитары стали оценивать состояние Ай-А-И (Ма-Ма никогда не описывала их внешность, поэтому перед моим мысленным взором вместо их лиц – белая пустота с черными дырами движущихся запавших ртов) и одновременно попросили Ма-Ма рассказать, что случилось прямо перед тем, как Ай-А-И потеряла сознание. Пока Ма-Ма, запинаясь, подбирала те немногие английские слова, которые сумела припомнить без подготовки, Ай-А-И открыла глаза. Первой это заметила Ма-Ма и тут же указала на открытые, но ничего не выражавшие глаза женщины. Санитары одновременно повернулись и так же одновременно заговорили, обращаясь к Ай-А-И.

– Я не все поняла, что они ей говорили, – рассказывала мне Ма-Ма. – Помню только, что спросили ее, кто у нас президент.

– И что она ответила?

Зачем они об этом спрашивали? – недоумевала я. Они так определяют, кто находится в Америке на законных основаниях? Я сделала мысленную зарубку: всегда помнить имя президента.

– Она ответила: «Генри И». Тогда они сказали: «Нет, президент Соединенных Штатов». А она снова ответила: «Генри И».

Рассказывая это, Ма-Ма глядела куда‑то в дальнюю даль. Ей удалось впечатляюще изобразить Ай-А-И.

– И что потом?

– Они уложили ее на носилки и отнесли в машину. Я сидела с ней всю дорогу, а потом дождалась, пока ее оформят в больницу. Мне задали еще несколько вопросов, но внутрь не пустили.

– А что потом?

– Потом я вернулась сюда. Вот только не помню как. В голове пустота.

* * *

Через пару дней Ма-Ма пришла домой поздно. Она ездила навестить Ай-А-И. Я как раз собиралась лечь спать, а Ба-Ба смотрел телевизор по другую сторону занавески, в «гостиной».

– Как она себя чувствует, Ма-Ма?

Рассказы о том, как прошел день Ма-Ма, служили мне лучшей колыбельной.

– У нее случился инсульт. Она меня не узнала. Ее голова… она раздулась вдвое больше обычного.

– Что теперь будет?

– Не знаю. И не думаю, что к ней кто‑то еще приходил.

В больничной палате, где лежала Ай-А-И, не было ничего, кроме огромной корзины цветов, которые прислал ей Генри И, сказала Ма-Ма.

– А разве Генри И ее не навещал?

Он был расист и притом морщинистый, но она все равно любила его.

– Не знаю. Кажется, нет. Она все равно никого не узнает. Но вот цветы… медсестра поставила их прямо рядом с ней, и она то и дело поворачивалась, чтобы посмотреть на них.

На той же неделе Ма-Ма узнала, что Ай-А-И умерла. Ей пришлось очистить рабочий стол Ай-А-И, но у покойной не было родственников, которым можно было бы отослать ее вещи. Ма-Ма поставила коробку с ними на один из складских стеллажей.

– А что было в ее столе?

– Только документы, листки с заметками. У меня рука не повернулась просто все это взять и выбросить. Вся ее жизнь заключалась в работе на этого мужчину, Генри И.

– А личные вещи?

– У нее была кружка для чая. И все. Я и ее положила в коробку.

– У нее даже не было фото сына?

– Какого сына?

– Разве у нее не было сына?

– Не знаю. Кажется, нет.

* * *

Много лет после смерти Ай-А-И меня преследовал повторяющийся сон.

Ма-Ма, Ба-Ба и я едем в старом китайском поезде – таком же, какой когда‑то возил нас с Ма-Ма в Шанхай. Мы бежим от мужчин в форме. Перебегаем из одного вагона в другой, потом в третий и так далее, пока не добираемся до первого, того, что в голове поезда. Заглядываем сквозь окошко в кабину машиниста. Машиниста не видим, вместо него – мужчина в форме, с глазами-бусинками, глядящими на нас.

Я кричу, но Ба-Ба закрывает мне рот рукой. Потом поворачивается, открывает боковую дверь вагона, и мы трое выпрыгиваем, все разом, на поросшую травой лужайку. Падать не больно, и мы катимся, все одновременно, а потом поднимаемся на ноги. Оборачиваемся и видим, как за нашими спинами один за другим прыгают из поезда мужчины в форме. Мы снова пускаемся в бегство, но каждый раз, когда я оглядываюсь, на поле становится все больше мужчин. Вскоре оно уже все зеленое – не от травы, а от их формы. Я бегу изо всех сил, притормаживая только тогда, когда Ма-Ма и Ба-Ба отстают от меня.

Через какое‑то