– Господа, я предлагаю взять рифы – а то мы что-то быстро пьянеем. Я попрошу принести нам кофе! И сейчас вы услышите мою Молли… Катрин, детка, позови Молли, пусть она нам споёт.

Катрин вышла и вскоре вернулась вместе с чернокожей служанкой, которая несла в руках гитару.

Молли запела, подыгрывая себе на испанской гитаре с пятью сдвоенными струнами, и её низкий, чувственный голос, который трудно было предположить в такой хрупкой на вид девушке, в тот же миг заворожил мужчин. Чернокожая прислуга Молли пела им по-креольски – упоительной смеси португальского языка и суахили, языка африканцев с Гвинейского побережья, но мужчинам казалось, что они всё понимают.

Она пела о вечном томлении, без которого и жизнь не жизнь, о любви, о разлуке и о страстном желании вырваться с острова, чтобы начать, наконец-то, жить, и, сидя за этим столом, мужчины вдруг вспомнили всех женщин, которых когда-то знали, и тех, которых так и не успели узнать, но которые от этого стали им ещё дороже.

– Правда, хороша? – сказал капитан Перэ после песни, накручивая ус. – А голос? Ах, голос какой! До костей пробирает… А знаете, сколько я за неё заплатил? Не скажу, а то вы расстроитесь. Но я не жалею! Ей богу, не жалею. Гитару, видите, какую ей подарил? Наш губернатор хотел у меня Молли перекупить – я не отдал… Сказал, что хочешь проси. Хочешь – десять молодых чернокожих тебе за неё отдам? Но не проси!.. Обиделся, неделю со мной не разговаривал… А сейчас она споёт мою любимую. Там такие слова:

– Мои руки, как водоросли, будут ласкать тебя.

Мои ноги, как пальмы, обнимут тебя.

Мои губы, как солёный ветер, будут шептать тебе сказки.

Ты уснёшь под шум моих волн, как рыбак на песке.

Ты уснёшь и забудешь про всё, про всё…

Молли запела, и мужчинам показалось, что они перенеслись на берег моря и услышали шум волн, набегающих на берег. Да, у чернокожей Молли определённо был редкостный талант.

Когда стих последний аккорд, капитан Перэ отпустил служанку. Та поклонилась и вышла.

Все сидели молча, грезя каждый о своём. В этой тишине раздался мечтательный голос капитана Перэ:

– Капитан Линч, продайте мне своего Платона. Сколько вы за него хотите? Я выдам за него свою Молли! Вы знаете, что вашему Платону моя Молли ужасно нравится!.. Ах, какая это будет красивая пара! Ах, какие у них будут красивые дети! Что скажете, мой друг?

Капитан нахмурился, не зная, что на это ответить, чтобы их радушный хозяин понял и не обиделся за отказ.

Но тот сам сказал:

– Ах, ладно! Это я так спросил, к слову. Я знаю, что вы не продадите. Я бы и сам не продал… Давайте ещё выпьем!

И они ещё выпили, и мистер Трелони, скорее, чтобы сгладить неловкость, спросил:

– Скажите, капитан Перэ, а не разговаривает ли наш Платон с вашими слугами? И рассказывает ли он им что-нибудь о себе?

– Я спрашивал у своих рабов, – ответил тот. – Они сказали, что о себе он не рассказывает ничего. Таинственный у вас матрос.

– Вот и нам он ничего не рассказывает, – заметил сквайр и вздохнул.

****

Когда джентльмены вернулись в комнату капитана, где уже сидел и ждал их Платон, доктор Легг сказал, улыбаясь:

– А наш хозяин, капитан Перэ – отличный мужик! Хоть и француз.

– Да, знаем, знаем, у вас все мужики отличные, когда вы с ними выпьете, – засмеялся капитан.

– А что? Ведь, правда, отличный? – вскричал доктор и добавил мечтательно: – И дочка у него такая красавица.

Потом он спросил у капитана с многозначительной улыбкой:

– Так значит, вы её завтра пригласили осмотреть «Архистар»?

– Почему её? Я и мистера Перэ пригласил, – ответил капитан и покосился на Платона. – Я думаю, что он придёт со своей Молли. А Молли придёт с гитарой. Я думаю, всем будет приятно её ещё раз послушать…

Капитан увидел, как Платон напрягся.

– Капитан, не увиливайте, – неожиданно сказал мистер Трелони. – Не переводите разговор на Молли. Я думаю, все за столом заметили, что красавица Катрин с вас глаз не спускала.

Тут доктор вскричал, и голос его звучал обиженно:

– Нет, капитан, как вам это удаётся? Рядом с вами у остальных мужчин просто не остаётся ни единого шанса! Это не по-дружески, в конце концов… И вообще, как вы это делаете? Ведь вы же просто сидели и улыбались всё время, даже не говорили ничего!

Он подошёл к капитану и взял его руку за запястье, чтобы проверить пульс. Спустя минуту, удовлетворённо кивнув, произнёс:

– Хоть бы объяснили другим, как приманить любовь? Как её заклясть? Иной раз, кажется – в пыли бы лежал, чтобы молить господа: «Боже, пошли мне любовь!»

Доктор негромко, как бы через силу засмеялся, но было видно, что в нём всё кипит мелкой дрожью от обиды на судьбу. Он упал в кресло, стоящее у стены, откинулся на спинку и закинул ногу на ногу.

– Я не знаю, Джеймс. Но думаю, что ничего не надо делать, – ответил капитан задумчиво. – Всё придёт само… Надо только верить. Верить в себя и не отчаиваться.

– Да-а, странная эта штука – любовь, – грустно проговорил сквайр. – И это всё песни Молли – разбередили нам старые раны. Но вот вы лучше мне скажите, джентльмены. А чем вы собираетесь угощать завтра гостей?

– О! – протянул капитан, и его лоб собрался в мелкие морщины, потом он пробормотал растерянно: – Ну… Надо поговорить с коком Пирретом.

– Вот и я к тому, что надо поговорить, – подтвердил сквайр. – Кто пойдёт со мною на корабль? Платон? Доктор?

– Мне сегодня ещё надо зайти к одной пациентке, – удивительно поспешно выговорил доктор и потупился.

– Ах, к пациентке! – воскликнули в один голос капитан и сквайр.

Доктор Легг покраснел, рассмеялся простодушно и сказал, вставая:

– Ну, вас к чёрту, господа! С вами совершенно нельзя говорить серьёзно!

– Нет, это почему же? – ответил капитан и нарочито удивлённо приподнял белёсые брови. – С нами всегда можно серьёзно поговорить…

– О пациентках, – с невинным видом, в тон капитану, протянул дядя Джордж и добавил со вздохом: – Пойдём, Платон. Видно нам с тобой одним суждено заниматься сегодня делами.

****

Капитан шёл по средневековой зале. Зала была высокая и узкая, ребра сводов её терялись во тьме где-то высоко над головой. Каменный пол был устлан сухим камышом, который едва слышно шуршал под его ногами при каждом шаге… «Это для того, чтобы не было эха, эхо – вот что самое страшное», – подумал он.

На правой стене висели гобелены с изображениями битв: кто-то мчался на лошадях, кого-то преследовали, развевались пёстрые стяги. По другой стене, между высокими стрельчатыми окнами, были развешаны луки, копья и щиты. Огонь пылал в резном камине, таком огромном, что, казалось, в нём можно было зажарить быка. Капитан подумал об этом, словно бы вспоминая, ему почему-то помнился обжигающий вкус мяса на губах. Посреди залы был накрыт стол, и обильная еда поджидала рыцарей. Именно рыцарей, это он, почему-то, знал совершенно точно. Сверкающие кубки стояли между чашами, сосуды с вином запотевше мерцали. Вдоль стен виднелись покрытые коврами скамьи.