– Угроза заражения сохраняется на высоком уровне. Начальные симптомы – лихорадка, сильная головная и мышечная боль. Если считаете, что вы сами или кто-то в вашей семье подвергся заражению, повесьте на выходящее на улицу окно полотенце красного цвета. Если у вас в доме кто-то умер, повесьте полотенце черного цвета. Персонал Центра контроля заболеваний окажет вам помощь по мере возможности.

Ждите дальнейших сообщений.

Аманда смотрит на меня.

– Почему ты не поворачиваешь назад?

* * *

Припарковаться в моем квартале негде, так что я оставляю машину посередине улицы с включенным мотором.

– Да ты свихнулся! – говорит Лукас.

Я показываю на облицованный коричневым песчаником особняк с красной юбкой и черным свитером, свисающими из окна главной спальни.

– Это мой дом.

– Тогда поторопись. И, пожалуйста, будь осторожен.

Выхожу из машины.

Вокруг тихо. Улица погрузилась в синие сумерки.

Кварталом дальше по дороге тащатся две бледные фигуры.

Подхожу к тротуару.

Линии высокого напряжения молчат, идущий из окон свет мягче и приглушеннее, чем должен бы быть.

Свечи.

Электричества в моем квартале нет.

Я взбегаю по ступенькам к передней двери, приникаю к большому окну, которое ведет в столовую.

Внутри темно и сумрачно.

Я стучу.

Через некоторое время из кухни появляется тень, которая медленно тянется мимо обеденного стола к передней двери.

У меня пересыхает во рту.

Я не должен быть здесь.

Это даже не мой дом.

Люстра другая.

Постер Ван Гога над камином тоже.

Слышу, как щелкает замок.

Дверь приоткрывается меньше чем на дюйм. В пахнувшем изнутри запахе нет ничего похожего на мой дом.

Только болезнь и смерть.

Дэниела держит свечу в дрожащей руке.

Даже в сумрачном свете видно, что вся ее кожа – по крайней мере, на открытых местах – покрыта волдырями.

Глаза ее кажутся черными.

И кровоточат.

От белков остались только узкие дужки.

– Джейсон? – Голос у нее тихий и влажный. Из глаз бегут слезы. – Боже мой! Это ты?

Дэниела открывает дверь и делает неуверенный шаг мне навстречу.

Невыносимо, когда любимый человек вызывает отвращение.

Я отступаю на шаг.

Заметив мою реакцию, Дэниела останавливается.

– Как такое может быть? – хрипит она. – Ты же умер!

– О чем ты говоришь?

– Тебя вынесли отсюда неделю назад в полном крови пластиковом мешке.

– Где Чарли? – спрашиваю я.

По щекам моей жены катятся слезы. Она качает головой и кашляет кровью в изгиб локтя.

– Умер? – догадываюсь я.

– За ним никто не пришел. Лежит наверху, в своей комнате. Он там гниет, Джейсон.

Дэниела на секунду теряет равновесие, но удерживается, прислонившись к дверной раме.

– Ты настоящий?

Настоящий ли я?

Что за вопрос?

Я не могу ничего сказать.

Горло у меня перехватывает.

К глазам подступают слезы.

Как ни жаль мне Дэниелу, правда в том, что я боюсь ее, и мой инстинкт самосохранения заставляет меня отступить в ужасе.

– Кто-то едет! – кричит от машины Аманда.

Я оглядываюсь на улицу – из темноты приближается свет пары фар.

– Джейсон, я тебя ждать не буду! – предупреждает Лукас.

– Кто это? – спрашивает Дэниела.

Судя по звучанию двигателя, к нам едет дизель.

Аманда права. Мне следовало развернуться сразу же, как только стало ясно, насколько опасно это место.

Это не мой мир.

И все же что-то тянет мое сердце ко второму этажу этого дома, где, в спальне, лежит мертвый двойник моего сына.

Мне так и хочется взбежать по лестнице и вынести его, хотя я и понимаю, что это будет означать мою смерть.

Я спускаюсь по ступенькам к тротуару, и в этот момент в десяти футах от бампера «Олдсмобиля», угнанного нами в Южном Чикаго, останавливается подъехавший «Хамви». Машина покрыта разными эмблемами: Красного Креста, Национальной гвардии, Центра контроля заболеваний.

Аманда высовывается из окна:

– Какого черта, Джейсон?!

Я вытираю глаза.

– Здесь мой сын. Мертвый. И Дэниела… умирает.

Передняя дверца «Хамви» открывается. Человек в черном костюме биозащиты и противогазе выходит из машины и наводит на меня автомат.

Голос из-под противогаза принадлежит женщине:

– Оставайтесь на месте.

Я машинально поднимаю руки.

Женщина переводит автомат на ветровое стекло «Олдсмобиля» и идет к машине.

– Выключите мотор, – приказывает она Аманде.

Та протягивает руку и поворачивает ключ зажигания. Из «Хамви» выходит водитель.

Я машу рукой Дэниеле, которая, едва держась на ногах, все еще стоит на крыльце.

– Моя жена очень больна. Мой сын наверху, мертвый.

Мужчина смотрит на фасад особняка.

– Знаки вы повесили правильно. К вам приедут и…

– Ей требуется неотложная помощь.

– Машина ваша?

– Да.

– Куда планировали поехать?

– Я лишь хотел отвезти жену туда, где ей могли бы помочь. Поблизости есть больницы…

– Ждите здесь.

– Пожалуйста.

– Ждите, – отрывисто бросает водитель.

Он ступает на тротуар и поднимается по ступенькам. Дэниела сидит на верхней, прислонившись к перилам. Мужчина наклоняется к ней, и я слышу его голос, но не могу разобрать слова.

Женщина с автоматом по-прежнему держит нас с Амандой под прицелом.

На другой стороне улицы в окне мелькает свет – кто-то из соседей наблюдает за разворачивающейся внизу, у моего дома, ситуацией.

Водитель возвращается.

– Послушайте, – говорит он. – Лагеря Центра контроля заболеваний переполнены. Уже две недели. Повезете вы ее куда-то или нет, это уже не важно. Если глаза кровоточат, значит, конец близок. Не знаю, как вы, но я предпочел бы умереть в собственной постели, чем на койке в палатке ФАЧС, вместе с умершими и умирающими. – Он бросает взгляд через плечо. – Надя, дай этому джентльмену несколько автоинъекторов, ладно? И противогаз. А я пока здесь разберусь.