Просто Джейсон… другой.

Другой в тысяче мелочей, которые сами по себе могут не значить ничего, а могут значить очень-очень много.

Джейсон наклоняется и сплевывает в раковину. Закрывает кран, обходит Дэниелу сзади, останавливается, кладет ладони ей на бедра и мягко прижимает к себе.

Она наблюдает за ним в зеркале. Думает.

Какие секреты у тебя завелись? О чем ты умалчиваешь?

Она хочет сказать это вслух.

Произнести эти самые слова.

Но продолжает чистить зубы, потому что…

А что, если цена ответа – вот это изумительное статус-кво?

– Вот так бы целый день и смотрел, как ты это делаешь, – говорит Джейсон.

– Делаю что? Чищу зубы? – спрашивает Дэниела со щеткой во рту.

– Ага. – Он целует ее сзади в шею, и у нее по спине, до самых коленей, пробегает волнительная дрожь. На мгновение все улетучивается – страх, сомнения, любопытство…

– Райан Холдер читает лекцию сегодня в шесть. Хочешь пойти со мной? – предлагает Джейсон.

Дэниела наклоняется, сплевывает, полощет рот.

– Я бы с удовольствием, но у меня урок в половине шестого.

– Тогда… могу я пригласить тебя на обед после лекции?

– С удовольствием.

Она поворачивается и целует Джейсона.

Он даже целуется теперь иначе. Как будто каждый раз это событие.

Потом он отстраняется.

– Эй! – говорит Дэниела.

– Да?

Надо спросить.

Надо все прояснить. Выложить все, что она заметила, и получить объяснения. Устранить недоразумения.

Одна ее половинка хочет, отчаянно хочет этого.

Другая не желает ничего знать.

И Дэниела говорит себе, что сейчас не время. Она поправляет воротник мужа, приглаживает ему волосы и отправляет его на работу с последним поцелуем.

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 44

Аманда поднимает глаза от блокнота.

– А ты уверен, что записывать – самый лучший способ?

– Когда пишешь что-то, ты полностью на этом сосредоточиваешься. Думая об одном, писать другое практически невозможно. Сам факт изложения на бумаге помогает упорядочить мысли и уточнить намерения, – объясняю я.

– И сколько надо написать? – спрашивает она.

– Может, для начала обойдемся одним коротким абзацем?

Она дописывает начатое предложение, закрывает блокнот и поднимается.

– Сосредоточилась? – спрашиваю я. – Держишь все в уме?

– Думаю, что да.

Закидываю на плечо рюкзак. Аманда подходит к двери, берется за ручку и тянет ее на себя. Утреннее солнце вливается в коридор, и оно такое яркое, что на мгновение ослепляет.

Глаза понемногу привыкают к блеску, и картинка входит в фокус.

Мы стоим у двери куба, находящегося на вершине холма, с которого открывается вид на парк.

К востоку – изумрудно-зеленые склоны сбегают на несколько сотен ярдов к самому берегу озера Мичиган. Вдалеке поднимается силуэт города, который я вижу впервые: тонкие, изящные здания, строения из стекла и стали, обладающие такой отражательной способностью, что их почти не видно, отчего возникает эффект миража.

Небо заполнено движущимися объектами, проносящимися высоко над городом – насколько я понимаю, это Чикаго – горизонтально или взмывающими без остановки вертикально вверх, в бездонную синеву.

Аманда смотрит на меня, усмехается и постукивает пальцем по блокноту.

Я открываю его на первой странице.

Я хочу попасть в хорошее место, в такое, где хочется жить. Это мир не в будущем, но он воспринимается как будущее.

– Неплохо, – говорю я.

– А это место настоящее? Оно действительно существует? – спрашивает моя спутница.

– Да. И это ты привела нас сюда.

– Тогда давай познакомимся с ним. В любом случае, нам нужно отдохнуть от препарата.

Лукас идет вниз по зеленому травянистому склону. Мы минуем спортивную площадку и попадаем на пешеходную дорожку, которая идет через парк. Утро выдалось прохладное и тихое. Дыхание вылетает изо рта белыми клубочками пара.

Трава в тех местах, где ее еще не коснулось солнце, выбелена инеем, и деревья, окаймляющие парк, меняют свой убор на осенний.

Застывшая гладь озера напоминает стекло.

Впереди, примерно в четверти мили, парк пересекают, с интервалом в пятьдесят метров, элегантные строения в форме буквы «Y».

Лишь подойдя ближе, я понимаю, что это такое.

Мы поднимаемся на лифте на северную платформу и ждем под обогреваемым козырьком. Внизу, в сорока футах под нами, растянулся зеленый коридор. На цифровой интерактивной карте, отмеченной эмблемой Управления городского транспорта Чикаго, этот маршрут, связывающий Южный Чикаго с центром, обозначен как «Ред-лайн-экспресс». Из громкоговорителя вверху раздается строгий женский голос:

– Не стойте близко к пути. Поезд прибывает. Не стойте близко к пути. Поезд прибывает через пять… четыре… три…

Смотрю туда-сюда, но ничего приближающегося не вижу.

– …две…

Из-за деревьев вылетает неясное пятно.

– …одну секунду.

Сверкающий обтекаемый поезд из трех вагонов замедляет ход, приближаясь к станции. Двери открываются, и тот же компьютеризированный женский голос объявляет:

– Пожалуйста, посадка на зеленый свет.

С десяток сошедших с поезда и идущих мимо нас пассажиров одеты по-рабочему. Красные панели над открытыми дверьми меняют цвет на зеленый.

– Открыта посадка до станции Центральная.

Мы с Амандой переглядываемся, пожимаем плечами и входим в первый вагон. Пассажиров в него набилось почти под завязку.

На знакомый метрополитен это совсем не похоже. Проезд бесплатный. Никто не стоит. Все сидят, пристегнувшись, в креслах, которые подошли бы, судя по виду, для ракетных тележек. Над каждым пустым креслом горит надпись «СВОБОДНО».

Мы с Лукас идем по проходу.

– Пожалуйста, займите место, – говорит автоматический проводник. – Поезд не может отойти от станции, пока все не сядут.

Мы занимаем пару мест в передней части вагона. Я откидываюсь на спинку, и из кресла выскальзывают мягкие крепления, которые бережно обхватывают мои плечи и талию.

– Пожалуйста, положите голову на подголовник. Поезд отправляется через три… две… одну секунду.