Ускорение мягкое и плавное, но мощное. На две секунды меня вжимает в кресло, а потом мы уже летим по рельсу с невообразимой скоростью. Ощущение трения отсутствует, а пейзаж по ту сторону стекла проносится так быстро, что я не успеваю ничего рассмотреть.

Фантастический профиль города ближе и ближе. Здания на первый взгляд совершенно невероятные. В ясном утреннем свете все выглядит так, словно кто-то разбил зеркало и расставил осколки вертикально в некоем порядке, который слишком произволен и случаен, чтобы выражать человеческую логику. Они прекрасны в своем несовершенстве и асимметрии, как прекрасен горный хребет. Или путь реки.

Рельс исчезает.

Внутри у меня все обрывается.

Мы мчимся по туннелю – вспыхивающие в темноте светлячки только усиливают ощущение дезориентации и скорости.

Вырываемся из тьмы, и я хватаюсь за кресло. Поезд тормозит, и меня настойчиво тянет вперед.

– Станция Центральная, – объявляет автоматический проводник.

В шести дюймах от моего лица возникает голограмма: «Это ваша остановка? Да или нет?»

– Давай выйдем здесь, – предлагает Аманда.

Я трогаю рукой слово «Да», и моя спутница делает то же самое.

Крепления отщелкиваются и исчезают в кресле. Мы поднимаемся и вместе с другими пассажирами выходим на платформу величественной станции, в сравнении с которой нью-йоркский Центральный вокзал показался бы карликом. Высоченный терминал с потолком, напоминающим изогнутое под разными углами стекло: солнечный свет проходит сквозь него и рассеивается в зале, проецируя узоры на мраморные стены.

В зале полным-полно народу.

В воздухе повисли долгие, хрипловатые ноты саксофона.

У противоположной стороны зала мы с опаской поднимаемся по напоминающим водопад ступенькам.

Едва ли не все вокруг нас разговаривают – очевидно, по телефону, хотя никаких мобильных устройств я не вижу.

Наверху мы проходим через один из дюжины турникетов.

Улица отдана пешеходам – ни автомобилей, ни светофоров.

Мы стоим у высочайшего из всех зданий, которые я когда-либо видел. Даже вблизи оно выглядит нереальным и, не имея явно выраженного деления на этажи, напоминает цельный кусок льда или хрусталя.

Движимые любопытством, мы пересекаем улицу, входим в вестибюль башни и, следуя указателям, присоединяемся к очереди на обзорную площадку.

Лифт взлетает наверх с поразительной быстротой.

Из-за постоянного изменения давления закладывает уши, и мне все время приходится сглатывать.

Через две минуты кабина останавливается. Смотритель сообщает, что у нас есть десять минут.

Дверь открывается, и нас встречает пробирающий до костей порыв ветра. Мы проходим мимо голограммы с короткой информацией: «Вы находитесь на высоте 7082 фута над уровнем улицы».

Шахта лифта занимает центральную часть крохотной обзорной площадки, и до самой вершины башни всего лишь пятьдесят футов – венчающая стеклянное сооружение свернутая верхушка напоминает язык пламени.

Мы подходим к краю, и перед нами материализуется еще одна голограмма: «Гласс-тауэр – высочайшее здание Среднего Запада и третье по высоте в Америке».

Наверху холодно – с озера непрерывно дует ветер. Воздух здесь более разреженный, и я ощущаю легкое головокружение, хотя и не знаю, связано ли оно только с нехваткой кислорода.

Мы подходим к ограждению.

Кружится голова. В животе все переворачивается.

Охватить всю картину не хватает взгляда – раскинувшийся от края до края блистающий город, теснящиеся друг к другу башни, огромная ширь озера, за которым виден Южный Мичиган…

К западу и югу, за пригородами, за сотню миль от нас – сияющая в утреннем свете степь.

Башня раскачивается.

«В ясный день отсюда видны четыре штата – Иллинойс, Индиана, Мичиган и Висконсин», – сообщает новая голограмма.

На вершине этого шедевра искусства и воображения чувствуешь себя пылинкой в лучшем смысле этого слова.

Как же восхитительно дышать воздухом мира, сумевшего создать такую красоту!

Аманда стоит рядом, и мы вместе смотрим вниз, на по-женски роскошный изгиб башни. Здесь царят безмятежность и тишь.

Единственный звук – одинокий шепот ветра.

Шум улицы до нас не долетает.

– Это все было в твоей голове? – спрашиваю я.

– Не сознательно, нет, но сейчас у меня такое ощущение, что это – мое. Как полузабытый сон.

Я смотрю на север, туда, где должен быть Логан-сквер.

Ничего похожего на мой дом.

Невдалеке, в нескольких футах от меня, старик вцепился заскорузлыми пальцами в плечо жены, приникшей к телескопу, который направлен на самое необычное из всех, что я видел, колесо обозрения. В тысячу футов высотой, оно нависает над берегом озера, занимая то место, где должен быть Военно-морской пирс.

Я думаю о Дэниеле.

О том, что может делать сейчас другой Джейсон, Джейсон-2.

Что он может делать с моей женой.

Злость, страх, ностальгия обволакивают меня, как болезнь.

Этот мир при всем его великолепии – не мой дом.

Даже близко не мой.

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 42

Мы снова идем по темному коридору, и наши шаги отдаются эхом в бесконечности.

Я несу фонарь и прикидываю, что написать в блокноте. Аманда останавливается.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Слушай.

В наступившей тишине слышно, как колотится пустившееся в разбег сердце.

А потом… происходит нечто невозможное.

Звук.

Далеко-далеко в коридоре.

Аманда смотрит на меня.

– Что за чертовщина? – шепчет она.

Я всматриваюсь в тьму.

Ничего не видно, но слабеющий свет фонаря отражается от уходящих вдаль стен.

Звук все громче и громче.

Шаги.

– Кто-то идет, – говорю я.

– Разве такое возможно? – удивляется Аманда.

Шаги все ближе. Они уже на границе света.

Человек. Он идет нам навстречу.

Я отступаю на шаг, сопротивляясь желанию повернуться и бежать. Но куда бежать?

Мужчина.

Голый.

На теле грязь и…

Кровь.

Точно кровь.

Ею от него и воняет.

Словно он валялся в луже крови.

Волосы спутаны, лицо перепачкано, грязь и кровь спеклись в темную корку, на которой выступают белки глаз.