В СССР Чавчавадзе тут же арестовали и присудили 25 лет лагерей. А его семье – ссылку в Казахстан.

Дочь Михаила Ольга пешком 200 километров прошла до железнодорожной станции, добралась до Москвы и прямиком направилась к митрополиту, чтобы рассказать, что с ними сделали. Тот обещал помочь. Дал Ольге денег, купил обратный билет и отправил в Казахстан. Когда она вернулась, ее полагалось арестовать – ведь она самовольно покинула место ссылки.

Тогда наш друг, врач, уложил ее в больницу и без симптомов вырезал аппендицит. И потом еще два месяца держал в больнице. За это время она написала письмо митрополиту, и тот смог помочь.

Михаила освободили из лагеря, а семье позволили вернуться из ссылки.

Михаил с женой остались в Тбилиси. Ольга уехала обратно в Париж. А Дарико, очень красивая девушка, закончила свои дни в клинике для умалишенных – ее изнасиловали казахские чекисты, и она сошла с ума.

Когда Михаил Чавчавадзе умер, его похоронили в Кахетии. Причем гроб нес секретарь райкома партии, все потом это очень обсуждали…

В одной из юрт жила Варвара Вачнадзе, балерина, ученица Анны Павловой. В ее юрте не было окон, она сама их прорезала, повесила вместо занавесок сарафаны.

Все стены были завешаны фотографиями великой балерины, Вачнадзе о ней много рассказывала. Она была в восторге от Павловой. «Анна Павловна была огромной личностью! Мало того что бесподобная артистка, так она еще очень хорошо обращалась с нами!»

Сама Вачнадзе была замужем за французом. В Грузию приехала в гости к сестре, и ее арестовали прямо на перроне.

Помню, я зашла к ней, а она сидит и на английском языке пишет письмо Вячеславу Молотову, министру иностранных дел СССР. Просила, чтобы ей позволили уехать к мужу, так как он слепой и Варвара очень беспокоилась, кто за ним ухаживает.

Я не выдержала и спросила:

– Неужели вы, Варвара Иосифовна, думаете, что Молотов это прочтет?

– Что ты мне такое говоришь, Татули? Я с такой надеждой пишу!

– Правду я вам говорю.

Конечно же на ее письмо не было никакого ответа.

А я, представьте, отправила телеграмму Хрущеву. «Прошу свидания, спецпереселенка Тамара Масхарашвили». Написала адрес – «Москва, Кремль, Никите Хрущеву». И ее у меня не только приняли, но и отослали в Москву.

Дело в том, что я постоянно сидела на почте, ждала писем от Тенгиза. И в один из дней решила сама послать телеграмму. Телефонист был пьян и, видно, не разобрал, куда ее отправляет.

Через пару дней заходит ко мне надзиратель: «Что вы наделали? Вас вызывают в район!»

Я поехала и тогда и познакомилась с Курочкиным.

– Напишите, что вы хотите, – сказал он мне.

– Нет, я требую личного свидания с Хрущевым. Пусть меня под конвоем доставят в Москву.

Но, разумеется, так ничего я и не добилась. Но зато Курочкин спросил у меня, хочу ли я еще остаться в Ташкенте. Я ведь в райцентр добиралась через Ташкент.

Я ответила, что, конечно, хочу. И он дал мне десять дней, во время которых я гостила у папиного брата. Того самого, что поменял фамилию (ведь один его брат жил в Лондоне, а другого – моего отца – расстреляли) и жил в Ташкенте. Хорошо провели время, ели бишбармак…

Письма из Тбилиси мы получали раз в месяц, их доставляли на верблюдах. Я сохранила письмо своей подруги Медеи Яшвили. Иногда перечитываю его.

«Татулика, моя любимая девочка.

Как я могла подумать, что случилось то, что случилось. Прошло уже два месяца после этого, а я до сих пор не могу прийти в себя. Как видно, ты не получала моего первого письма. Потому что раньше Тины я написала тебе. Как только я получила твой адрес, сразу же прислала письмо.

Тетя Бабошка писала в первом письме, что Татули сложно написать письмо. Если бы ты знала, как я проклинала себя, что в тот вечер я не пришла к тебе. Я была на панихиде Сико Леонидзе и на похоронах встретила Бабошку. Не останавливаясь, поздоровалась с ней и прошла мимо. Спешила в институт. Потом мне показалось, что у нее было очень грустное лицо. Вечером вернулась поздно. Подумала, может, я пойду к ней, но постеснялась, потому что было поздно.

На второй день не помню, что было. Поздно пошла в институт и подумала, что последнюю лекцию пропущу и пойду к Татули. Не знаю почему, но очень хотела быть с тобой. Пришла в институт поздно. Встретила на лестнице ректора и Тасю, у обеих были опухшие глаза. Я удивилась – почему. Но как я могла представить, в чем было дело?

Потом я встретила Лену Казишвили, она тоже была с заплаканными глазами. Я не могла спросить, в чем было дело. Никто ничего не знал. В институте о чем-то говорили, но я большого внимания на это не обратила.

Вечером, когда мы вышли на улицу, Додо Абашидзе говорит мне: «Ты не знаешь, что случилось? Дело Гоги знаешь? Масхарашвили?» Потом Нелли отвела меня в отдельную комнату и накричала на меня: «Ты знаешь, что делается, или ты где?»

Я пошла домой, оказывается, все всё знают. Все мальчики пошли на вокзал, они раньше всех узнали. Я тоже пришла, но было уже поздно. Потом Тинка мне все рассказала.

Почему я раньше не знала?! Я, наверное, надоела тебе со своми переживаниями.

Потом я решила поехать в Москву.

Встретила твоего ухажера Нодара, спросила, что бы он сделал. «Я бы попытался что-нибудь сделать, а если не получилось – пошел бы за ней».

И он будет последним человеком, если так не сделает. Потому что где он вторую такую найдет?

Пусть тетя Бабошка не обижается за то, что я пишу. Это он сказал.

Ты знаешь, наверное, что умер Калистрат Цинцадзе[64]. На похоронах было очень много народа. Кто теперь будет после него?

В Кутаиси встретила твоего дядю Бондо, он сказал, что жена болеет, он шел к ней.

Невнятное письмо получилось. И за это извиняюсь. Не знаю, что написать про себя. Ничего интересного – сижу дома и никуда не хочу выходить. Никого не хочу видеть. В институт не ходила, много пропустила и что со мной будет – не знаю.

Никаких новостей у меня нет. Завтра в город выйду и напишу, что узнаю.

Напиши, что с вами – это деревня или что, одни живете или с кем? Поцелуй от меня Бабо, Георгия, Лидико.

Хочу иногда представить, что это за место, где живете. Есть там деревья? Я смотрела на карте – но как там поймешь?

О чем больше всего скучаешь?

Я буду часто тебе писать. Намного интереснее письма, обещаю. Будьте здоровы.

Я не знаю, что я представляю для тебя, но ты для меня очень дорогая. У меня такое чувство, что здесь никого не осталось.

Хочу хотя бы на секунду увидеть тебя и побыть с вами. Думаю, что со временем все уладится…»