* * *

Все грузины старались держаться друг друга. Как-то одна женщина сказала маме: «Ну и где же ваша грузинская солидарность? Там мальчик погибает!»

Мама побежала в больницу. Это был сарай без крыши, где почти не кормили. Мальчик, его звали Мелор, был больше похож на скелет. Мама только через месяц повела меня туда, до этого боялась мне его показать. А сама каждый день бегала к нему и выхаживала.

В конце концов его выгнали из больницы. Мелор не захотел вернуться к родителям, мачеха с ним плохо обращалась. И стал ночевать прямо на улице. Об этом маме сказала врач. И мы взяли его к себе, два года он жил у нас.

Какие сны он видел! То с Маленковым, одним из соратников Сталина, в Кремле разговаривал, то к бабушке, у которой жил все время, приезжал в деревню. С отцом и мачехой он познакомился только в эшелоне, когда их высылали.

Потом он написал бабушке письмо. Очень трогательное. «Как я мечтал тебя увидеть и своим трудом заработать тебе на платье. Но, видимо, ты не доживешь до моего освобождения». А ему было тогда 9 лет.

Бабушка ответила моей маме: «Вы – настоящая коммунистка. Как мне вас отблагодарить?»

Потом выяснилось, что она специально так написала – думала, что ее письмо прочтут и увидят, как она верит в коммунизм.

У нас все потом шутили, обращались к маме: «Наша коммунистка».

Когда через два года Мелора освободили (после смерти Сталина первыми освободили всех несовершеннолетних), я отвезла его в Ташкент.

Мелор, увидев двухэтажный дом, даже не понял, что это такое. «Почему, – спросил меня, – дом стоит на доме?»

Он был из совсем глухой деревни в Раче и первый раз находился в городе…

* * *

Находясь в ссылке, я работала учительницей. В конце концов добилась этого. Месяц ходила по 15 километров в райцентр, в отдел образования, чтобы мне, имевшей высшее образование, позволили работать педагогом, а не статистиком в конторе, куда приходили шофера и матерились весь день.

Мне долго не разрешали поначалу. Заведующий каждый день говорил: «Завтра приходите», а когда я опять проделывала путь в 15 километров, то слышала: «Приходите послезавтра». Он надо мной просто издевался.

В итоге я бросила ему на стол свой диплом и сказала: «Если в Советском Союзе диплом о высшем образовании ничего не стоит, то вот он вам, заберите».

После этого заведующий роно тут же согласился. И меня взяли на работу в школу.

Директором в ней была Роза Александровна, я ее хорошо помню. Фамилия у нее была Арисланова, как и у чекиста, о котором мама пишет в дневнике. Они там все Арислановы были. При том что не приходились друг другу родственниками.

Меня зачислили педагогом с условием, что я не буду преподавать литературу. И я преподавала географию, психологию и логику. Тогда в девятом классе такие были предметы.

Однажды ученик Горгеладзе, тоже из семьи высланных из Тбилиси, во время урока обратился ко мне с вопросом: «Тамара Александровна, а как случается северное сияние?»

Вай ме, думаю, отчего оно происходит? Я ведь понятия об этом не имела. Но нашлась, сказала, что сейчас мы поговорить об этом не успеваем, но на следующем уроке с этого вопроса и начнем.

Я была уверена, что кто-нибудь из коллег сможет мне объяснить про северное сияние. Но у кого ни спрашивала, никто не знал.

В результате на следующем уроке что-то невнятное рассказала, мол, северное сияние – это просто какое-то явление природы.

Через несколько десятков лет я встретила в Тбилиси того самого Горгеладзе, он уже стал академиком. Я не удержалась и спросила его: «Гиви, что ты со мной тогда сделал! Теперь ты мне расскажи, почему же это самое сияние происходит?» И он мне ответил: «Это просто какое-то явление природы».

А еще была у меня шестиклассница. Так она пьяной приходила на уроки. Я рассердилась на нее и попросила привести родителей. «У меня никого нет», – ответила девочка. И потом от учителей я узнала, что она круглая сирота.

Мать погибла в аварии, а отец, пройдя несколько километров, чтобы найти лужу с водой (ни снега, ни дождя не было), нашел ее, припал, чтобы напиться, и тут же скончался от удара.

В итоге девочка осталась жить с братом. Тот пил, и она с ним начала. Не раз ее находили пьяной в арыке. А она такой хорошенькой была. Но кому было до нее дело? Таких историй очень много.

В те годы было обязательным, чтобы все получали среднее образование. А казахи не отдавали своих детей в школу. Мол, зачем им нужно образование, если они всю жизнь собирают хлопок и продают его? И никакого другого занятия у них никогда не было и не будет.

Но нас все равно отправляли по домам местных жителей, чтобы мы их уговаривали и они отправляли детей учиться. Так они прятали их или врали, что те в другую школу ходят.

* * *

В день смерти Сталина все получили одинаковые телеграммы: «Поздравляем с днем рождения!»

На почте удивились: «Что это вы, грузины, все в один день родились?»

Вскоре нас реабилитировали. Маму, меня, брата и дочь маминой кормилицы, которая тоже была с нами в Казахстане.

Тогда эшелонами освобождали. В каждый дом приходили и говорили: «Вот что Сталин с вами сделал – посадил, а Берия освобождает». Такая пропаганда была.

Все освобожденные выкопали своих родственников, которые умерли за годы ссылки.

Никогда не забуду, как в день отъезда с раннего утра все сидели и ждали грузовики, на которых могли бы поехать к поезду. Взошло солнце и своими первыми лучами осветило цинковые гробы, возле которых сидели невинно репрессированные…

После того как Берию арестовали, освобождения приостановили. Слухи ходили, что Берия хотел повернуть страну к капитализму. Хрущев сказал, что еще надо разобраться, кого освобождают. И мы еще полтора года просидели в Казахстане.

Казахстан я покинула первая. За мной приехал жених, и мы уехали в Москву.

Перед отъездом я оглянулась на маму с братом – и так стало тяжело на душе! Я ведь не знала, когда увижу их в следующий раз.

Это случилось только через год.

* * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«По возвращении из Казахстана я пошла в домоуправление. Там мне сказали, что простят меня, только надо подписать бумагу. Я испугалась – вдруг они хотят заставить сотрудничать с ЧК?

Решила, что либо покончу с собой, либо поеду обратно в Казахстан. Но это оказалась бумага, что я просто без их разрешения не покину пределы Грузии. Я с облегчением вздохнула и сказала, что, если меня не выселят, я сама из Грузии никуда не поеду.

В институте восстановили только по указанию секретаря райкома. Но многие не здоровались. На одной из сессий даже не садились со мной на одном ряду…»