Птица неопределенно пожала плечами и ничего не сказала.

– Скажи, давно ты умеешь чувствовать животных, надхегов, например?

Подняв с земли тоненькую веточку, девушка удивленно вскинула брови и тихо ответила:

– Я не умею чувствовать животных. Кто вообще это умеет? – Веточка тихо хрустнула в ее пальцах.

– Я умею. И ты тоже умеешь. Присутствие надхегов ты почувствовала еще до их появления, когда они только пробирались по проходам. Значит, ты обладаешь некоторыми… м-м-м… скажем… способностями. Так? Что ты еще умеешь?

– Читать заклинания она умеет, – звонко проговорил Еж и поскреб затылок.

– Это я тоже знаю, – Ог помрачнел немного, – но мы вроде бы договорились, что заклинания Птица больше читать не станет. Это и есть темная магия, которая привлекает к нам химаев.

– Почему же к жрецам химаи не приходят? – спросила вдруг девушка. – Они ведь тоже читают такие заклинания?

– Почему? – Ог медленно взял в руки полено и пристроил его в огонь, после снова заговорил: – Потому что у них договор, и есть те, кто защищает их от химаев. Только вам это видеть не дано. Химаи, собственно, не плохие животные, они защищают земли от колдовства. Но те, кто заключил договор ради темной магии, имеют свою защиту от этих тварей. В день, когда ты, Птица, стала бы жрицей Набары, ты бы тоже заключила договор, и химаи перестали бы тебя беспокоить.

– А теперь, когда… – Птица замялась. То, как Ог называл посвящение в жрицы, казалось непонятным. Дим-Хаар никогда не говорил ни о каком договоре, да и Хамуса о нем не упоминала. Что это еще за договор?

– А раз у меня нет этого договора, ко мне опять будут приходить химаи? – наконец Птица смогла задать самый важный вопрос.

– Если ты не будешь заниматься темной магией и читать заклинания, тогда нет, не будут.

– Но ведь заклинание – это не темная магия. – Птица смотрела на огонь и злилась на себя за то, что никак не замолчит и все задает свои вопросы. Но ей хотелось хоть чуть-чуть разобраться во всем том непонятном, что ее окружало теперь. – Заклинание избавляло Травку от судорог, как теперь обходиться без него?

– Ты уверена? Ты знаешь, что значат слова этого заклинания? Ты знаешь причину Травкиных судорог? Ты знаешь, что за связь между тобой и малышкой?

Девушка даже головой не стала мотать в знак того, что ничего она не знает. Ог и сам это очень хорошо понимает.

– Вот именно, Птица, ты ничего не знаешь. Ты – игрушка в руках умелых колдунов. Тебя научили определенной формуле, и ты повторяешь ее, думая, что делаешь добро для себя и для малышки. А на самом деле все гораздо сложнее.

– Ог, но Травка очень страшная! – воскликнул Еж. – Даже я боюсь ее припадков и никогда не связываюсь с ней. Только Птица умела с ними справляться!

– Припадки Травки возникают из-за состояния ее организма. Этого я сам еще толком не понял. Сложно разобраться в том заклятии, которое наложено на вас, Птица. – Ог замолчал, задумчиво глядя на огонь.

Девушка больше не спрашивала ни о чем. Уж лучше бы они разговаривали о Гзмардануме – меньше было бы страха. А теперь что ей думать? Что она читала страшные заклинания, о которых и понятия не имела? Что она не заключила договор о защите, и кто теперь будет ее защищать? Хозяин?

Видимо, Ог уловил и эти ее мысли, потому что немного ехидная улыбка появилась на его губах, и он выразительно глянул на Птицу. Прямо в глаза глянул, и она не решилась отвести взор. Кивнул и едва слышно произнес:

– Да. Правильно. Теперь я буду.

По коже девушки пробежал озноб, душу охватил ужас, будто Птица оказалась в клетке, из которой нет выхода. Даже мысли свои она не может спрятать, не то, что сохранить жизнь. Ничего себе защита у нее появилась…

– Травку вашу просто недостаточно любили и мало о ней заботились. Сил у нее совсем не осталось. Кормить ее надо и любить, – пояснил хозяин.

Птица дернулась от удивления. Любить Травку? Как та может отдавать свою любовь мужчине, если сама еще ребенок? Страшный, странный ребенок. Нет, есть, конечно, и те, кто предпочитает получать любовь детей, но они как-то не говорят вслух об этой своей странности. Просто покупают рабов для утех, и люди о таком говорят в полголоса, потому что это не очень прилично. А тут – хозяин говорит вслух. Любовь от ребенка?

– Да как же ей отдавать свою любовь, когда она еще совсем маленькая? – не выдержав, спросила Птица.

– Создатель! Какие вы… – Ог хлопнул себя по коленям, взъерошил черные волосы, что спадали до самой шеи, зло нахмурил брови и заговорил: – Вы неправильно все понимаете, вас неправильно научили. Любовь – это не плотские утехи между мужчиной и женщиной. Любить – значит жалеть, утешать, поддерживать, говорить добрые слова, помогать во всем и быть другом для того человека, которого любишь. Это совсем другие отношения – не рабыни и хозяина, не жрицы и покупателя. Это отношения близких и родных людей, которые любят друг друга. У вашей мамы Мабусы были дети? Не было, сам знаю. В вашем Линне все перевернуто с ног на голову: родных детей не любят, жен тоже, а ходят в храм Набары, все до единого, и получают любовь продажных жриц. Вы променяли настоящие чувства на ложь, вот в чем дело!

Птица не поняла ничего из того, что говорил Ог. Ни-че-го-шень-ки! Но ей не хотелось, чтобы хозяин посчитал ее полной дурой, потому она поднялась и спросила:

– Можно я пойду спать?

– Иди, конечно. – Ог вздохнул и снова принялся за свои свитки.

Еж понял, что разговор окончен, и завозился около Травки, устраиваясь удобнее. Когда Птица улеглась рядом, он горячо прошептал:

– Жаль, что хозяин не рассказал о Гзмардануме.

И тут девушка поняла, что с удовольствием бы врезала ему. Стукнула бы по голове так, чтобы она зазвенела, и меньше осталось в ней глупостей…

Птице сквозь дрему внезапно вспомнился прошлогодний праздник Золотых колокольчиков. Солнце уже высоко поднялось над Линном, а через крыши домов, верхушки деревьев и скаты храмов все еще перетекал легкий звон маленьких медных колоколов с башни Набары. Все еще гудели улицы, доносились пьяные крики, женский визг, хохот и неприличные слова. Слова, которые на празднике произносили все.

Дань богине любви была принесена, похоть выпущена на волю, и жрицы, утомленные от любовных ласк, лежали прямо на горячих плитах города, обнаженные, растрепанные, разомлевшие. Их золотые сережки и браслеты поблескивали в лучах только что взошедшего солнца, и темной вязью проступали замысловатые татуировки на плечах и животах женщин. Пьяных и уставших жриц не трогал никто. Обижать девушек Набары считалось страшным грехом, за который вешали тут же, на площади, не созывая старейшин и не вынося приговор. Считалось, что если кто убьет обидчика жриц, тот заслужит особую благосклонность богини любви.

Птица – в те времена она еще была Нок – выбралась рано утром из дома, чтобы принести жертвы в храме духов Днагао. К храму Набары она не смела даже приблизиться, ведь негоже женщинам проходить около его священных ступеней. Она шла босая, в корзинке у нее лежала связанная парочка голубей, которых мама Мабуса купила еще вчера. Самой хозяйки до сих пор не было дома, и девушка понимала, что может запросто встретить ее здесь, на теплых улицах, растрепанную и нагую, сладко улыбающуюся и пьяную от длинной жаркой ночи праздника Золотых колокольчиков. Через год, всего лишь через год – Птица тогда очень на это надеялась – и она сама будет принимать участие в общем веселье, как одна из лучших жриц Набары.