А теперь правила поменяются что ли? И придется учиться совершенно незнакомым вещам?

Между тем свод пещеры поднялся высоко, а река, наоборот, стала узкой и торопливой. Местами из земли и стен выступали остатки древних мостов – полукруглые арки щетинились обломками кирпичей, железными прутьями и тянулись в темноту, к невидимым стенам и выходам. Впереди свод пещеры подпирали гигантские колонны, и огонь факела странным образом отражался на тонких линиях не полностью сохранившихся надписей. Будто пробегал слабым отблеском, заставляя буквы сиять тусклым, красноватым светом.

«Да благословит вас…», – прочитала Птица. Внизу виднелось лишь окончание «… ель» и глубокие выбоины, делавшие колонну щербатой и кривой.

– Старинная и утраченная технология, – обернулся к ним Саен, – даже в Суэме уже не умеют делать такие вещи. Буквы накапливали свет и светились в сумраке. А представьте, как они горели, когда свет был повсюду, и не факельный, а электрический, или, как вы называете его – негаснущий.

Еж удивленно уставился на колонны, открыл рот и схватился пальцами за нижнюю губу.

– Какие огромные… – только и прошептал он.

Птица тоже задрала голову, пытаясь рассмотреть очередной гигантский столб, и попробовала прочесть то, что на нем было написано. «Да управит Он путь для вер…». Последнее слово и тут стерлось, или отблесков факела оказывалось недостаточно для удивительных букв.

– Да управит Он путь для верных. Вот что тут было написано, – пояснил Саен.

– Кто такие верные? – тут же спросил неугомонный Еж.

– После узнаете. У вас еще будет для этого время, достаточно времени, – в голосе хозяина послышалась добрая улыбка.

Статуэтки Набары выполняли из дерева и покрывали их золотом. Матерью живущих, богиней любви и плодородия, источником страсти называли Набару в Линне. Птица не раз видела статуэтки, которые в четвертый день каждого месяца носили по городу одетые в прозрачные шелковые туники жрицы, держа на плечах шесты от легких деревянных переносок. Во время таких шествий каждый мог кинуть денежное приношение Набаре прямо в золотую мисочку у ног богини.

Золотая фигурка представала перед жителями нагой и всегда с четырьмя руками: две были протянуты вперед и украшены миниатюрными золотыми браслетами, а еще две – поднимались вверх с ворохом пшеничных колосьев, клонящихся вниз от тяжести зерен. В Линне считали, что Набара давала жизнь, потому мужчины всегда приносили с собой зерна пшеницы, подсолнечника или риса – священные знаки богини. И золото – Мать живущих очень любила золото, и в ее храме главными цветами были золотой и алый. Алые прозрачные ткани на жрицах, на самой статуэтке и даже витражи на окнах сияли красным и желтым.

Но сейчас Птице Набара явилась совсем другой: нагой, абсолютно синей, с черными губами и огромными черными глазами. Двигаясь стремительно и бесшумно, синетелая богиня приблизилась, и от нее потянуло мертвенным холодом. Запахло гнилой рыбой и солью, и толстые, налитые черной кровью губы Матери живущих едва слышно прошептали:

– Ты моя жрица, Нок. Ты моя жрица…

Синие груди Набары воинственно поднимались и опускались, круглый живот оказался совсем рядом, и Птице представлялось, что он мерзкий и холодный. Ни ответить, ни двинуться девушка не могла. Зловонное дыхание богини сковывало и забирало ясность мысли. Все затягивалось синим туманом, и только совсем близко черные губы шептали:

– Впусти меня, Нок, впусти меня. Я пришла за тобой, впусти же меня… произнеси свое заклинание…

Птица увидела, как тянутся к ней руки, покрытые зеленоватой слизью, как шевелятся толстые пальцы с позеленевшими кольцами. Пальцы, покрытые сухой морской травой. Набара вдруг выбросила вперед одну из четырех своих ладоней, разжала кулак, и перед лицом Птицы зашевелились толстые голубые черви.

– Впусти меня или я наполню твое чрево червями… – прошептала богиня и поднесла ладонь к самому лицу девушки.

Черви воняли гнилью и шевелились, шевелились, шевелились. Прямо перед губами Птицы. И она не могла ничего сделать. Не могла двинуться, мотнуть головой. Даже сжать губы у нее не получалось…

Беспомощность накрыла ее, точно тяжелая волна прибоя, и сил выплыть не было. Что же делать? Читать заклинание? Знакомые слова тут же возникли в голове. Надо только произнести их и представить стену между собой и богиней Набары. Но ведь Птица сама хотела быть жрицей богини любви! Она мечтала об этом, стремилась к этому и ожидала этого столько лет! Неужели сейчас она отступит?

Может, надо впустить Набару?

– Ну же… впусти меня, иначе внутри тебя поселятся черви…

Позвать на помощь… Надо позвать на помощь Ога, или Саена – не важно, как правильно его называть. Хозяин знает, что делать, он сказал, что будет защищать!

– Саен! – то ли подумала, то ли закричала Птица. Вновь и вновь она повторяла это имя, пока резкий крик не вырвался из ее рта, не зазвенел, заставив отпрянуть Набару. Синетелая богиня разлетелась на мелкие осколки, как будто глиняная статуэтка, которую по недосмотру уронили на пол. Девушка почувствовала, что ее трясут, поднимают, и с явным облегчением открыла глаза.

Над ней стоял хозяин, приподнимал ее за плечи и ласково приговаривал:

– Все в порядке, Птица, все в порядке. Она ушла. Набара не придет больше, просто проснись. Слышишь меня, девочка? Кивни головой, если слышишь.

– Слышу… слышу… – одними губами проговорила девушка.

– Вот и славно. Попробуй подняться, чтобы сон окончательно развеялся. Приснилось тебе все, Птица, сюда Набара не приходила и не решилась бы прийти. Она являлась только тебе и во сне, а это не так страшно.

– Она была синяя… – пробормотала девушка, усаживаясь и поднимая глаза на Саена.

Хозяин смотрел немного грустно, и зрачки его казались совсем темными. Он опять пользовался своей силой? Или просто злился?

– Все в порядке, Птица. Это места тут такие. Вернее, наверху, над нами. Там, на поверхности, находятся Курганы Ламуца. Слышала о таких?

Как не слышать? Эту жуткую легенду рассказывают по вечерам матери Линна своим детям. И мама Мабуса тоже рассказывала ее Ежу и Птице, когда те были поменьше.

Саен подкинул в огонь дров, и когда ленивое пламя вцепилось в кору полешек, повернулся к девушке. Сел рядом, заботливо подоткнул одеяло на Травке. После заговорил, медленно, немного лениво:

– По преданиям, раньше, несколько сот лет назад, на месте этих курганов стоял храм Набары. И возлюбленную Ламуца ее родители продали в этот храм. Так же, как и тебя. Это чудовищно, когда родители продают собственных детей, но беда в том, что не все могут прокормить столько, сколько их рождается. Для хозяйства вполне достаточно троих: двоих сыновей, чтобы помогали с охотой и на поле, и одной дочери, чтобы выгодно выдать ее замуж и получить откуп. А излишек детей продают. Так ведь? Жрецам, Ордену Всех Знающих… Кто купит, тому и продадут. Вот и любимую Ламуца продали, едва ей сравнялось четырнадцать. А он был сильный воин, и братьев родных у него было четверо, и двоюродных – три раза по четверо. Потому Ламуц решил вернуть свою девушку и напал на храм Набары и на город, в котором он стоял. Но связанные священным обетом жрицы подожгли храм и сгорели в нем, принеся себя в жертву любимой богине. Вместе с ними пожар уничтожил и половину города.