Даже тогда, когда Денис Ильич сунул чемодан Дарлинг в багажник, уселся на водительское место и завел мотор. Даже тогда, когда Дарлинг распахнула пассажирскую дверцу.

Ничего не закончилось, потому что Костас остановился у машины англичан, как будто налетел на невидимое препятствие. Непреодолимое.

Он стоял против не-Джин и смотрел, смотрел, смотрел на нее. Смотрел не отрываясь, как она курит, как выпускает из ноздрей бестрепетные и бесстрастные струи, и эта немая сцена убила Дарлинг. Не потому, что выглядела взятой напрокат из дешевой мелодрамы, а потому, что правдивее ее не было ничего на свете.

Именно так настигает человека любовь.

Серийный убийца, не имеющий ни жалости, ни снисхождения, равнодушный к мольбам жертв. Можно сколько угодно цепляться за прошлую жизнь, но прошлой — понятной и размеренной — жизни уже не будет.

Теперь Дарлинг видела только этих двоих, все остальное скрылось во влажном тумане. Туда же провалились все без исключения звуки. Кроме голосов Костаса и этой женщины.

— Примерно так я все и представлял себе, — сказал Костас. — Здравствуй.

— Здравствуй, Костас.

— Ты не изменилась.

— Ты тоже не очень изменился. Немного постарел, но мужчинам это даже идет.

— Только не твоим мужчинам.

— Я знала, что ты скажешь именно это.

— Тогда ты должна знать, что я скажу после этого.

— Не стоит, Костас. Мы закончили разговор двенадцать лет назад.

— Мы даже не начинали его толком. Ты никогда не хотела слушать. Ты не хотела услышать…

— Прошу тебя, не начинай снова.

— Примерно так я и представлял себе. Мы не виделись чертову уйму лет, но разговариваем так, как будто вчера расстались.

— Мы расстались двенадцать лет назад.

— Ты. Ты рассталась.

— Какое это имеет значение?

— Для тебя — никакого. Для тебя мало что имеет значение. Надеюсь, что сейчас это не так.

— Люди не меняются, Костас. Они могут постареть, но они не меняются.

— Я искал тебя.

— Напрасно.

— Я искал тебя. Но всегда знал, что, если мы встретимся… когда-нибудь… это будет случайная встреча.

— Тогда зачем искал?

— Надо же было чем-то занять себя.

— Только не говори, что это единственное, чем ты занимал себя эти годы. Ты преуспел, как я посмотрю.

— Я всегда был удачлив.

— Да. Ты с девушкой? Хорошенькая…

— Это не моя девушка.

— Жаль. И эта стрижка ей идет.

— А ты отрастила волосы.

— Уже давно. Наверное, тебя ждут? Нельзя заставлять хорошенькую девушку ждать. Даже если это не твоя девушка. Знаешь, сколько приходит нелепых мыслей, когда ждешь?

— Знаю. Случаются даже опасные. Кто эти двое сопляков?

— Мой муж и его приятель.

— И давно… ты замужем?

— Какое это имеет значение?

— Твой муж, наверное, неудачник, потому ты его и выбрала. И что ты делаешь в этой дыре?

— То же, что и во всех остальных дырах. Живу как мне вздумается.

Это было невыносимо. И невыносимо жалок был Костас — в своих попытках заставить эту женщину отнестись к нему хотя бы с дружеским участием. Умница Ольга оказалась за тысячи миль от истины, как и все писатели, пусть и начинающие: где-то там, в бесконечных океанах, где плывет папочкин сухогруз. Костас не искал людей, чем-то похожих на его воспоминания, — потому что эта женщина (не-Джин, не-Джин!) не была воспоминанием ни секунды.

— Ты всегда жила как тебе вздумается, ни с кем не считаясь.

— Ты знал об этом с самого начала.

— Но я надеялся… что со мной будет по-другому.

— С чего бы? Ты не лучше всех остальных.

— А этот сопляк, твой муж? Он лучше?

— Нет. И он такой же, как и все.

— Тогда почему он? Я не понимаю…

— Тебя ждут.

— Который из них? Который из них твой муж? Они смотрят на тебя одинаково.

— Одного из этих двоих я вижу впервые в жизни.

— Это ничего не меняет. Впервые или нет. Я помню про завтрашний день.

— Если я скажу, что мне приятно, что ты не забыт, — ты уйдешь?

— Но тебе ведь все равно. Так что нет смысла уходить.

— Мы не можем стоять здесь вечно. Нам тоже пора. Мне все равно, но заставлять нервничать незнакомых тебе людей невежливо.

— С каких это пор ты стала переживать за других людей?

— Даже не начинала. Но мелодрама не мой жанр. Тем более на автостоянке, при некотором количестве зрителей. Полагаю, что я не единственная, кто не в восторге от этой мизансцены.

Только сейчас Дарлинг заметила, что с неба немилосердно льется очередная порция тропического ливня. Но ни Костас, ни женщина этого не замечали. Вернее, не замечал только Костас, а женщина лишь подыгрывала ему. До тех пор, пока не подскочил блондин и не распахнул над ней купол оранжевого зонта.

— Спасибо, Шон, — сказала она по-английски, даже не сочтя нужным представить мужчин друг другу.

Так они и стояли втроем, а был еще четвертый, приклеившийся к пассажирской дверце «Лендровера», и была Дарлинг, оглушенная происходящим, и Денис Ильич, в нетерпении барабанящий пальцами по рулю.

Слышал ли он то, что слышала Дарлинг? Она очень надеялась, что нет. В магнитоле хрипел ненавистный Дарлинг Гарик Сукачев, и это был тот уникальный случай, когда она готова была назвать Гарика своим любимым исполнителем.

— Ну что такое? — бросил в пространство Денис Ильич. — Мы уже не торопимся в гостиницу?

— Сейчас.

Дарлинг оторвалась от «Фольксвагена Гольф» с единственным желанием прекратить все это. Вернуть Костасу Костаса: уверенного в себе мужчину средних лет, международного человека-загадку, легко перемещающегося по странам и континентам, блестящего переговорщика, аналитика, финансиста, владельца бенинского леопарда, немного сентиментального любителя живописи в стиле фотографического гиперреализма, ироничного красавца, от одного взгляда которого земная ось почтительно сдвигается на пару сантиметров. И просто прекрасного человека, который не заслуживает такого с собой обращения.

Вопрос лишь в том, захочет ли сам Костас прекратить все это.

— Костас! Нам пора, — сказала Дарлинг, приблизившись к троим под тропическим ливнем. — Встреча через два часа, а еще нужно добраться до гостиницы.

Костас даже не обернулся в сторону Дарлинг, как будто не слышал ни одного ее слова. А может, и впрямь не слышал? Вместо него отреагировала женщина: