Неудивительно поэтому, что все с нетерпением ждали — каков же он будет на сцене. И вот началось второе отделение. Музыканты настроили инструменты, и бургомистр подвел свою дочь к молодому человеку.

— Мосье! Не угодно ли вам исполнить дуэт? — спросил бургомистр, протягивая ему ноты.

Молодой человек расхохотался, оскалил зубы, вскочил и проследовал к пюпитру. Все замерло в ожидании. Капельмейстер задал такт и кивнул певцу, чтобы тот начинал. Певец же воззрился сквозь очки на ноты и неожиданно испустил несколько отвратительных звуков. Капельмейстер остановил его криком:

— На два тона ниже, любезный! «До»! Возьмите «до»!

Но вместо того, чтобы взять «до», племянник стянул с ноги башмак и запулил им в голову капельмейстеру, так что у того над макушкой поднялось облако пудры. Увидев это, бургомистр подумал: «Похоже, это естество его опять заговорило!» Он тут же вскочил с места, подбежал к племяннику и несколько ослабил платок у него на шее. Но ничего хорошего это не принесло, наоборот: теперь он говорил не на немецком, а на каком-то другом, странном языке, которого никто понять не мог, и к тому же принялся отчаянно прыгать и скакать. Бургомистр был в полном отчаянии от такого поворота событий, мешавших течению концерта, и потому принял решение совсем избавить от платка молодого человека, с которым явно творилось что-то неладное. Он так и поступил, но тут же остолбенел от ужаса: на шее молодого человека он увидел вместо обычной человеческой кожи — густую коричневую шерсть. А племянник тем временем совсем уж разошелся, он прыгал без остановки, все выше и выше, потом схватил себя за волосы рукою в лакированной перчатке и — о чудо! — прическа съехала! Оказалось, что это был парик, которым он теперь запустил бургомистру в лицо. Тут все увидели, что на голове у несостоявшегося певца топорщится такая же густая коричневая шерсть, как и на шее.

Певец же пустился вскачь по столам, скамейкам, поопрокидывал все пюпитры, растоптал ногами все скрипки и кларнеты и вообще, казалось, впал в буйное помешательство.

— Держи его, лови! — отчаянно закричал бургомистр. — Он сошел с ума! Поймайте его!

Но это оказалось делом трудным. Племянник скинул перчатки и где только мог пускал в ход свои длиннющие когти, которыми он так и норовил расцарапать кому-нибудь лицо. Наконец одному бывалому охотнику удалось все-таки его как-то скрутить. Храбрец заломил смутьяну руки за спину и прижал его к полу, так что тот мог только ногами дрыгать да хрипло смеяться и кричать. Люди окружили толпой поверженного и разглядывали этого странного молодого человека, который и на человека-то не был похож. Нашелся один ученый господин из соседнего городка — держатель большого естественно-научного кабинета с обширной коллекцией чучел разных животных, — он подошел поближе, пригляделся как следует к нарушителю спокойствия и в изумлении воскликнул:

— Боже ты мой! Почтенные, да как же этот экземпляр оказался в приличном обществе? Это же обезьяна! Homo Troglodytes Linnaei! Готов заплатить за него шесть талеров, если вы мне уступите его! Сделаю из него чучело — будет украшением моего кабинета!

Как описать удивление, в которое повергли грюнвизельцев эти слова!

— Что?! Обезьяна? Орангутанг в нашем обществе?! Молодой англичанин — всего-навсего обезьяна? — слышалось со всех сторон.

Оторопевшие жители Грюнвизеля только хлопали глазами и недоуменно переглядывались. Невероятное открытие! В такое невозможно было поверить. Несколько человек решили все же основательно обследовать обнаружившееся явление, но сомнений не было: перед ними была натуральная обезьяна.

— Но как же так?! — воскликнула супруга бургомистра. — Ведь сколько раз он читал мне свои стихи! Сколько раз он, как обычный человек, являлся в наш дом к обеду!

— Нет, это неслыханно! — подхватила докторша. — Ведь и к нам он ходил что ни день на кофе! Вел всякие ученые беседы с моим мужем, курил как человек!

— Невероятно! — согласились почтенные граждане Грюнвизеля. — А сколько партий в кегли мы с ним сыграли в погребке! А какие разговоры о политике мы с ним вели! И ведь он рассуждал с нами на равных!

— А на балах как ловко он распоряжался танцами! Как ловко заправлял! — загомонили все. — Разве ж обезьяна способна на такое?! Нет, это все колдовство и ворожба! — решили грюнвизельцы.

— Да, дьявольские козни! — изрек бургомистр и предъявил собравшимся шейный платок племянника, точнее, обезьяны. — Смотрите, все дело в этом платке — с его-то помощью он нас и околдовал, так что у нас глаза замутились. А в нем вот спрятан кусок пергамента с какими-то неведомыми знаками. Написано, сдается мне, вроде как на латыни. Кто может прочитать?

Вызвался священник, человек ученый, хотя и проигравший обезьяне не одну партию в шахматы. Он поглядел на пергамент и сказал:

— Ничего особенного, тут только буквы латинские, а текст по-нашему написан: «КАК РАДОСТНО СМОТРЕТЬ НА ОБЕЗЬЯНУ, КОГДА ЗА ЯБЛОКО ОНА БЕРЕТСЯ РЬЯНО», — прочитал он и добавил: — Нет, ну какой обман! Все от лукавого! Тут точно без колдовства не обошлось, а за это полагается наказание!

Бургомистр тоже так считал и тотчас же отправился к старику-приезжему, который явно пробавлялся колдовством. Шестеро силачей из городской стражи тащили следом обезьяну, чтобы можно было сразу учинить над дядюшкой допрос.

И вот процессия добралась до мрачного дома, в сопровождении огромной толпы, ибо всем хотелось увидеть своими глазами, чем дело кончится. Постучали в дверь, подергали за колокольчик, но все безрезультатно — никто не открывал. Тогда бургомистр в ярости распорядился высадить двери и решительно направился в комнаты. Но там было пусто, только старая утварь валялась по углам. Приезжий исчез. На письменном столе, однако, обнаружился большой запечатанный конверт — на имя бургомистра, который тут же вскрыл письмо и прочитал:

Грюнвизельцам было очень стыдно, что они так опозорились на всю округу. Утешало их только то, что все случившееся объяснялось причинами сверхъестественного свойства. Но больше всех стыдилась молодежь, которая так усердно подражала дурным обезьяньим повадкам. Отныне уже никто не укладывал локтей на стол, никто не качался на стуле, никто не встревал без спросу в разговор, все повыкидывали свои очки и вели себя чинно и благонравно, как прежде, а если случалось кому-нибудь забыться и снова начать чудить, то грюнвизельцы говорили:

— Ну чистая обезьяна!