сами. Фашисты, укрывшись за своим бугром, поливали нас пулемётным огнём, и хотя нам был отдан приказ уничтожить это гадючье гнездо, мы не могли сдвинуться ни на метр, так как огонь был слишком сильным, буквально обрушиваясь на нас, как адский дождь. И что в таком случае вообще можно сделать? Судите сами, Василиса Корниловна, что мы могли сделать? И вдруг случилось чудо! Стрельба фашистов замолкла, а пули посыпались градом откуда-то ещё уже на само гадючье гнездо, желавшее нас уничтожить. Обезумев от радости, мы бросились вперёд, чтобы выяснить, что произошло. И что же мы там увидели, спрашиваю я Вас, многоуважаемая Василиса Корниловна? За бугром, непрерывно стреляя, лежал наш Андрюша! Когда мы думали, что он просто отполз, чтобы перевязать свою рану, он вместо этого незаметно перебрался на другую сторону бугра и, убив обоих немецких пулемётчиков, захватил их оружие, став затем использовать его против других окопавшихся там фашистов. Когда мы подползли, он всё ещё стрелял, хотя и был снова ранен – в плечо и в бедро.

'Остановись, – крикнул Костя Бабурин, один из наших парней. – Теперь стрелять буду я, а ты скорее отползай, чтобы тебе обработали раны'.

И Андрюша послушно пополз прочь, а мы вновь совсем о нём забыли. Затем внезапно прямо в гуще немцев раздался ужасный взрыв, и так им пришёл конец. Больше оттуда не доносилось ни звука! Всех их разорвало в клочья. И как же такое произошло, спросите Вы? Что ж, это снова был наш Андрюша, на этот раз взорвавший себя вместе с ними. Живая бомба, вот кем он был … и просто непонятно, как он смог это совершить – ни с кем не советуясь, совершенно один, да к тому же тяжело раненый и истекающий кровью. Герой, каких поискать! Он спас всем нам жизнь, и благодаря ему мы в тот день одержали большую победу. Мы точно знаем, что Вы будете им гордиться, когда прочтёте это, дорогая и многоуважаемая его Мамаша". Так заканчивалось письмо.

Несколько дней спустя (продолжил доктор Козаков), в воскресенье, я стал свидетелем следующей сцены: в маленьком домике Василисы Корниловны собрались все её родственники, от старшего сына Николая, директора одного из цехов нашего танкового завода, до малолетней правнучки Оли.

"Садитесь-ка, все вы", – повелела она. И семья послушно расселась вокруг неё. В этой крошечной комнатке для каждого из них нашлось место – она сама позаботилась об этом до того, как они пришли. Затем, расположившись в своём обычном кресле у стола, она строго оглядела всех взглядом матриарха, как бы говоря: "А теперь не вздумайте мне мешать или перебивать. То, что я скажу, – очень важно. И пока я буду говорить, должна быть тишина". Потому что она знала, что никогда больше не увидит их собравшимися вот так, все вместе. В конце концов на собственных похоронах никого не видишь, и, разумеется, они тоже это поняли. Она, глава их семьи, попросив тишины, хотела в последний раз побыть рядом со всеми ними. "Это прощание", – вот что читалось в её глазах, нежно смотрящих по очереди на каждого из её отпрысков. Затем она заговорила: "Как вы сейчас поймёте, я собрала вас здесь по делу огромной важности. Но сначала я хочу, чтобы вы подумали об Андрюше и вспомнили о нём всё, что сможете.

Там, в шкафу, вы найдёте его флейту, которую он так любил и с помощью которой доносил до нас свои мечты, свою нежность, свою любовь ко всем нам, к нашим народным песням, к России.

А здесь, на столе, в этом альбоме – все его фотографии, которые вы так хорошо знаете: младенца с хохолком рыжих волос, который невозможно было пригладить; взъерошенного школьника в узеньком весеннем полосатом костюмчике, что я ему сшила; юноши в короткой куртке, купленной им самим на первые деньги, заработанные в нашем магазине. Вы помните, что в тот день его волосы были гладко зачёсаны за уши, так как он пользовался той помадой, которой очень гордился? Там есть и все другие фотографии, которые мы знаем и любим, и на каждой из них он смотрит на нас широко раскрытыми глазами русского парня, довольного тем, что он видит в этом мире, и не скрывающего этого. Вы помните, как весело он поцеловал всех нас на прощание, когда уходил на войну?"

На мгновение пожилая женщина замолчала, а затем заговорила вновь, на этот раз более громким и твёрдым голосом.

"Но всё это теперь в прошлом. Чего я хочу сейчас, так это чтобы Андрюша жил в будущем. Он должен прожить столько же, сколько проживёте вы, и даже дольше. Когда маленькая Оля станет такой же старухой, как я, он должен продолжать жить в её детях, внуках и правнуках. Он должен прожить долгие годы, столетия – всё время, пока существует наш род. В былые времена у знати были гербы и геральдические символы, которыми они так гордились и которые передавали из поколения в поколение. Что ж, после этой войны все российские семьи передадут своим потомкам собственные гербы и геральдические символы, призванные вещать о славе их подвигов. Для моих потомков таким предком станет наш Андрюша."

Торжествуя, пожилая женщина подозвала к себе старшего сына и, вложив в его руку своё бесценное письмо, попросила: "Прочти его вслух, сынок. Прочти его, Николай, медленно и громко".

И пока он читал, все слушали так, словно звучали слова торжественной клятвы. Затем она вручила копию письма каждому члену семьи, письма, предназначенного для потомков и, как она сказала, "такого же священного, как последняя воля". И я заметил, что каждый экземпляр был написан её собственной рукой на хорошей плотной бумаге, которая должна была прослужить долго. Вот так умирающая старая мать вернула к жизни своего погибшего сына.

Что с ней случилось потом? Это самая удивительная часть из всех! В последний месяц жизни её видели там, где меньше всего ожидали найти. Она появлялась повсюду: на заводах и в больницах, в клубах Красной армии и на всех собраниях, в школах и тренировочных лагерях. И куда бы ни пришла, она говорила о войне, о нашей победе и о её важности для русского народа. Тем, кто собирался на фронт, она говорила слова о силе и мужестве; школьникам она объясняла историческое значение этой битвы; обращаясь к рабочим, она умоляла производить ещё больше оружия и боеприпасов. И всем им по очереди она читала письмо об Андрюше. Люди внимательно слушали её, и их мысли тоже обращались к силе и