Тогда он решил выждать время и обратил свое внимание на более насущные нужды, а именно «заработать пару су», как он говорит Эмилю Блемону, или по крайней мере приготовиться зарабатывать их: он не сомневался, что скоро сможет преподавать французский язык и латынь английским «boys[264]». Нужно было учить язык. Чтобы рассеяться и забыться — а недуг еще не окончательно прошел, — они с Рембо с головой окунулись в «гигантские прогулки» по предместьям и сельской местности, Кью[265], Вуличу[266] и т. д. Что же до «Романсов», тем хуже для французов! Они выйдут в свет в Лондоне. Он связался с одним издателем, а затем стал жить так, будто благоприятная для работы обстановка обеспечена ему на долгие годы вперед. 23 марта он ходатайствовал о выдаче ему читательского билета Библиотеки Британского музея, предоставив два поручительства, как того требовали правила. Рембо сделал то же самое 25-го числа.

Но ни в чем не было определенности. В начале апреля положение друзей снова стало шатким. Рембо, которому надоели жалобы и увиливания Поля, держал с ним пари: Верлен должен доказать, что он настоящий мужчина. Разве можно быть таким трусом? «Жалкий брат! — напишет он в „Озарениях“. — Какими ужасными ночными бденьями был я ему обязан![267]» То, что Рембо называет «сновиденьями, полными идиотской печали»[268], — это вечный и неразрешимый вопрос, терзавший его друга: как убедить Матильду снова стать его нежной супругой, как добиться того, чтобы снова жить с ней, при этом не теряя свободы, необходимой каждой творческой личности?

Итак, почва уходила из-под ног несчастного Верлена, оказавшегося между двух огней — холодного высокомерия Матильды и саркастического презрения Рембо. Он решает отправиться в Париж, как бы рискованно это ни было. Если у него есть хоть какой-то шанс победить, он не имеет права его упускать. Несколько часов пробродив вокруг вокзала Виктория, он и вправду сел на поезд до Ньюхэйвена[269]. Но в тот момент, когда он собирался сесть на корабль в Дьепп, он вдруг услышал — или ему показалось, что он услышал, — беседу двух очень подозрительных господ, обсуждавших на плохом английском судьбу пойманных коммунаров, и поспешно вернулся обратно.

Его опасения были не беспочвенны. В выписке, посланной полицией Лондона в префектуру Парижа 4 апреля 1873 года, так говорится о его отъезде: «Верлен, бывший служащий мэрии до и во время Коммуны, друг Вермерша, Андрие и других, вчера направился в Париж (по семейным делам)»[270].

Итак, он освободится от Рембо и повторит в Намюре «операцию „Брюссель“», ведь тогда Матильда приехала к нему, хотя он об этом не просил. Он вложил всю душу в адресованное ей письмо, исполненное настойчивости: она наконец должна проявить благоразумие, она должна понять, что решение проблем через суд приведет лишь к несчастью, она должна подумать о малыше Жорже, должна приехать к нему в Намюр, куда он теперь отправляется. Он будет там один. Это его последний шанс, потому что больше он не будет писать. Но это невозможно, она приедет, обязательно приедет.

Прибыв в Дувр 4 апреля (в 9 часов 35 минут, уточняет г-н Ундервуд), он отправился в Остенде на борту «Графини Фландрской».

Стихотворение «Beams[271]», написанное им во время этого путешествия в честь некоей красавицы, плывшей вместе с ним, было неверно понято комментаторами. Поль не думал ни о ком, кроме Матильды. Та юная девушка, чья гордая красота, казалось, увлекала за собой пассажиров, была воплощением Надежды:

Возможно, наш путешественник сообщил Рембо о том, что он делает крюк через Намюр на своем пути в Париж, где остановится у матери, потому что вторая полицейская выписка, присланная в Париж из Лондона, гласит: «Он пустил слух о том, что остановится в Намюре; в настоящее время он преспокойно пребывает у матери».

Ясности было мало, поэтому префект полиции назначил провести расследование с целью установить истинную цель его путешествия, но 13 мая инспектор Ломбар был вынужден доложить, что попытки что-либо выяснить оказались тщетными.

В Намюре Верлен встретился с каноником Ламбеном и отцами Хавье и Жаном-Батистом Делонями, которые сменяли друг друга на посту кюре в Пализёле. Он поделился с ними своими несчастьями и сообщил о бесповоротном решении вернуться на путь истинный. Святые Отцы, желая как можно меньше вмешиваться в супружеские дела (а он желал бы, чтобы они тоже приняли в нем участие: в его крестовом походе за потерянным счастьем Бог и Церковь были бы ценными союзниками!), пообещали молиться за него и взяли с него обещание просить Бога о помощи, и тот уж ему не откажет. Вооруженный этими напутствиями, он с растущей изо дня в день уверенностью заходил на почту узнать, не пришло ли что-либо до востребования на его имя.

И в один прекрасный день письмо из Парижа пришло.

Это была настоящая катастрофа!

— Ваши сюсюканья, — заявляла его милая супруга, — говорят лишь о том, что вы боитесь проиграть дело в суде. Что касается меня, то я ничего не боюсь, потому что знаю, что проиграть не могу. Прекратите же надоедать мне своими мольбами.

Несчастного Поля едва не хватил удар, он был буквально убит и держался на ногах лишь благодаря болеутоляющим, которые покупал в соседней аптеке. Чтобы оправиться от случившегося, он направился к тетке Эврар в Жеонвиль.

Был ли Рембо в курсе происходящего? Неизвестно. Так или иначе, 9 или 10 апреля он сматывает удочки и отправляется в путь домой, на хутор Рош, что вблизи Аттиньи (департамент Арденны), где его матери принадлежало небольшое хозяйство. Возможно, причиной его отъезда была отчаянная бедность. Его семья (мать, брат Фредерик, сестры Изабель и Витали, соответственно двадцати, пятнадцати и тринадцати лет от роду) находилась в Роше с 5 апреля. Артюр не знал или плохо знал владение, которое, однако, было родовым гнездом семьи.