—      Ну, предположим, что такая мысль пришла мне в голову.

—      Но как же это возможно? — Спенсер встал. — Ты был вот здесь, у меня в кабинете. Ты видел, как я печатал письмо в комиссию. Я объяснил свой замысел. Сначала ты возражал, потом...

—      Знаю, знаю, — перебил Лэрри. — Ты уже говорил вчера. — Криво улыбаясь, он взглянул на Спенсера. — Как видишь, кое-что я все же помню. — Но затем улыбка исчезла и глаза его стали холодными. — Предположим, что ты коммунист, — я сказал «предположим», и только. Я ни в чем не обвиняю тебя. Предположим, ты красный и знаешь, что до тебя добираются. Разве это не чертовски ловкая штука — написать письмо и сделать меня свидетелем? В политике я олух, и ты это знаешь. Ты придумываешь свою комбинацию, а я как раз тот сумасшедший, который может согласиться на подобное идиотство. Вот здесь-то ты и проявил свою ловкость, потому что нигде на свете тебе не найти другого человека, который пошел бы на такую сделку. Ну а если тебя схватят, ты предъявишь им письмо, которое сам написал. Я буду свидетелем. Остальное просто.

—      А не проще ли мне верить? — спросил Спенсер. Голос его дрогнул; он сейчас не чувствовал ничего, кроме горечи. Он вспомнил один далекий день. Ему было пять лет. В тот день куда-то исчез его маленький белый терьер — первое теплое, живое существо, которое принадлежало ему и которое он любил. Ему хотелось тогда кричать от горя.

Он прогнал это воспоминание.

—      У тебя есть копия письма? — спросил он.

Телефон на столе зазвонил, но он не обратил на звонок никакого внимания.

—      Есть, — ответил Лэрри.

—      Ты не показывал его агентам ФБР?

Лэрри опять улыбнулся:

—      Не говори глупостей, старина. Я никогда так не поступлю, если ты не дашь мне разрешения. — Телефон снова зазвонил. — Ты не хочешь отвечать на звонок?

Спенсер покачал головой, но в это время открылась дверь и в кабинет заглянула Мэри.

—      Прошу прощения, мистер Донован. Звонит мистер Страйкер из Лестер Гровс.

—      Хорошо, Мэри, спасибо. — Он подошел к столу и взял трубку. — Хелло?

—      Говорит Дэн Страйкер. Простите, мой друг, что я беспокою вас. По-видимому, у вас совещание?

—      Это неважно.

—      Мистер Уилсон очень просил меня как можно скорее связаться с вами. Речь идет о вашингтонском контракте. Я имел возможность переговорить по этому поводу с мистером Уилсоном. Боюсь, что он не разделяет вашей точки зрения, Спенсер, отнюдь не разделяет. Он целиком доверяет Спайксу, который, кстати, находится в Вашингтоне, на месте. Мистер Уилсон склонен согласиться с рекомендацией Спайкса и нанять Эшбери.

—      Позвольте мне самому переговорить с мистером Уилсоном.

—      Его нет в конторе, — ответил Страйкер. — Боюсь к тому же, что это бесполезно и вообще слишком поздно: он уже дал указания Спайксу.

Спенсер глубоко вздохнул:

—      Понимаю.

—      Я очень сожалею, мой друг, — сказал Страйкер. — Я знаю, как вы себя чувствуете, и не могу сказать, что торжествую, добавляя ко всем вашим неприятностям еще одну. Но мистер Уилсон — хозяин... Вы слушаете?

—      Да.

—      Он просил меня передать, что прекрасно поймет нас, если при сложившихся обстоятельствах вы предпочтете... э-э... освободить себя от всяких отношений с фирмой «Алтуна миллз». Он будет очень огорчен, но мешать вам не станет.

—      Я очень ценю это, — ответил Спенсер. — Передайте мистеру Уилсону, что я ценю его необычайную доброту.

—      Он всегда был очень высокого мнения о вашей работе, мой друг. Надеюсь, вы понимаете...

—      Спасибо, что позвонили, Дэн, — резко сказал Спенсер. — Я сообщу вам о своем решении, — и он положил трубку, не дожидаясь ответа Страйкера. — Ну вот и «Алтуна миллз» уходит.

—      Что случилось? — спросил Лэрри.

—      Один из моих клиентов. Мы поспорили относительно кандидатуры адвоката в Вашингтоне. При нормальных условиях моя рекомендация была бы принята. Уилсон всегда слушался меня. Ну а сейчас он напуган. Фирма хочет, чтобы я ушел.

—      Из-за...

—      Да.

Спенсер все еще стоял у телефона. Он вынул из коробки сигарету и зажег спичку.

—      Я не жалуюсь, Лэрри. Я сам навлек на себя беду. Я знаю, что делаю, и знаю, почему так делаю. Ты можешь считать мои рассуждения примитивными, но я верю, что правда есть правда, а ложь есть ложь и что они несовместимы. В нашей повседневной жизни мы привыкли лгать и придумывать для лжи моральные оправдания. Мы обходим острые углы, уступаем своим слабостям, называя их, чтобы оправдать себя, «слабостями человеческими». Я не думаю, Лэрри, что это определение справедливо. Я бы, пожалуй, скорее назвал их проявлением животного начала, так как именно своей неспособностью разобраться, где правда, а где ложь, животные более всего отличаются от людей.

Спенсер видел, что его слова не произвели на Лэрри никакого впечатления — он томился и ерзал в кресле. Но Спенсера это не трогало. Наступил момент, когда он еще раз должен был доказать самому себе, что поступил правильно. Его мысли вернулись к тем дням после смерти Гордона Беквуда, когда он, оцепенев от отчаяния и считая, что не выполнил своей задачи, почувствовал себя банкротом, замкнулся в себе, избегал смотреть людям в глаза. Он был адвокат, и закон требовал от него, чтобы он поддерживал правду и осуждал неправду. А он оказался беспомощен и допустил, чтобы правду убили, а неправда восторжествовала. Но затем его настроение стало постепенно улучшаться, ибо он начал понимать, что все случившееся — сигнал к действию, действию совершенно определенному. Он не должен допустить, чтобы с кем-либо повторилось то, что сделали с его другом. Он собирался написать ряд статей для журналов, выступить с речами по радио и телевидению, но потом понял, что этого недостаточно. Статьи прочтут те, кто уже убежден в его правоте, а речи его не станут слушать или тут же забудут. Нужно сделать что-то большее. Нужно доказать людям, что все, что произошло с Гордоном, может произойти с любым из них, столь же невиновным, как Гордон. Именно в то время он подумал, что это может случиться и с ним самим, и попытался представить себе, как бы он поступил при таких обстоятельствах. И тогда-то он понял, что наконец набрел на идею, которую искал.

Спенсер, по-видимому, не сознавал, что думает вслух. Только сейчас, умолкнув, он заметил, что в комнате стало тихо.

—      Остальное тебе известно, — сказал он, взглянув на Лэрри.

Лэрри сидел спиной к нему, перекинув ноги через ручку кресла.