Тем не менее он вернулся к этому вопросу после того, как внимательно выслушал Спенсера, осмотрел его с помощью рентгеновского аппарата и взял кровь и мочу для анализа. Спенсер застегивал рубашку. Доктор вновь уселся за стол и спросил:

—      Почему вы думаете, что боли у вас нервного происхождения?

—      Понимаете, — ответил Спенсер, — насколько я помню, желудок меня никогда не беспокоил, но в последнее время у меня много всяких неприятностей. Боли всегда начинаются в критические моменты, когда я очень волнуюсь.

Доктор кивнул головой.

—      Могу сказать вам, что понятие «на нервной почве» в том смысле, как его теперь употребляют — а им, пожалуй, злоупотребляют, — очень расплывчато. Если даже ваши боли нервного происхождения — а такая возможность не исключена, мистер Донован, точнее я скажу вам, когда получу результаты сегодняшнего осмотра, — то это не исключает существования какого-то конкретного физического источника этих болей. Наше нравственное состояние может быть лишь дополнительным фактором, влияющим на интенсивность болей.

Он помолчал, затем, глядя на Спенсера, продолжал.

—      Покамест, не делая окончательного заключения, мистер Донован, могу сказать, что я не нашел ничего подозрительного, что указывало бы на наличие язвы, а мысль о ней прежде всего приходит в голову, если вас мучают такие боли, как вы говорите. — Он открыл один из ящиков стола и вынул блокнот с бланками для рецептов. — Все, что я могу сделать сегодня, — это прописать средство для успокоения нервов: таблетки, которые вы будете принимать три раза в день. Они безвредны, но эффективны. Тем временем будут проделаны анализы, и я позвоню вам сразу же после того, как получу результаты.

Спенсер собрался уходить; они оба стояли. Доктор Стролл положил руку Спенсеру на плечо.

—      Я читаю газеты, мистер Донован. Если бы у меня были такие же неприятности, как у вас, я бы тоже заболел.

—      Да, конечно, — ответил Спенсер.

—      В нашу общественную жизнь вошло нечто весьма тревожное. Нечто уродливое, смертоносное, как чума. Все это сознают, но никто ничего не предпринимает. Меня удивляет — почему?

—      Меня это тоже удивляет, — сказал Спенсер.

21. Понедельник, 23 июля, 6.30 вечера

На обеденном столе среди необычно обильной почты Спенсер нашел записку от Эммы:

«Мистер Донован, у меня заболел муж, и я боюсь, что вам придется подыскать другую прислугу. Работа у вас была приятная, и мне очень жаль уходить. Вы должны мне два доллара. 25 центов я вычла за разбитый стакан, так что за вами остается 1 доллар 75 центов. Да благословит вас бог.

Эмма».

Сначала это послание удивило его. Почему Эмма не повидалась с ним и почему ей не продолжать работу после выздоровления мужа? Затем он вспомнил, как странно она вела себя сегодня утром, и все понял. Она работала у него довольно долго — пожалуй, свыше пяти лет. Между ними установились вполне нормальные отношения, но сейчас, видимо, это не очень много значит. Сорок восемь часов газетной травли без особого труда перевесили пять лет добрых человеческих отношений.

Он собрал письма — их было около двадцати. Раньше он никогда не получал столько писем по домашнему адресу. Насколько он мог определить, счетов среди писем не было — сегодня только двадцать третье число. Адрес на некоторых конвертах был написан одним и тем же, каким-то детским почерком. Он перенес почту на свой письменный стол, вскрыл первый конверт, вынул из него лист плотной почтовой бумаги и еще до того, как начал читать, понял, что содержалось в письмах. В глаза ему бросились гнусные слова, написанные печатными буквами, и столь же гнусные порнографические рисунки; на нескольких страницах монотонно повторялись одни и те же непристойные выражения. В письме из женского экскурсионного клуба в Нью-Джерси неизвестная отправительница, не пожелавшая сообщить свой адрес, предлагала ему деньги на поездку в Россию в один конец; в других письмах, дышавших ура-патриотическим негодованием, его называли паршивым евреем; в своем письме (на этот раз подписанном) некий священник — обладатель мелкого, красивого почерка — призывал его раскаяться, отрешиться от дьявольских соблазнов и вернуться в лоно веры.

Письма в беспорядке валялись на столе Спенсера. Еще не все они были вскрыты. От них поднималось ядовитое, удушливое облако злобы. Взрыв бешенства... Спенсеру однажды уже довелось его видеть, но сейчас он был направлен против него самого, и удар оказался неожиданным. Вот так же сидел перед своим письменным столом Гордон Беквуд — у окна, из которого потом выбросился. И он изведал то же самое, нет, большее, значительно большее.

«Это только начало, — с горькой усмешкой подумал Спенсер, а может быть, сказал вслух. — В сущности, все направлено не против меня, а против кого-то созданного мною. Все сделал я сам, я сам все навлек на себя».

Он взглянул на часы, стоявшие на столе: они показывали семь часов десять минут. Он должен был что-то сделать в семь пятнадцать, но не мог вспомнить, что именно, и позвонил в бюро обслуживания. Семь часов пятнадцать минут... Дежурная ответила, что ему часто звонили по телефону, причем некоторые просили кое-что передать, но она не станет повторять этих оскорбительных и просто непристойных слов. Она отказалась их слушать. Конечно, никто своего имени не назвал. Девушка замялась.

Спенсер вспомнил: в семь пятнадцать по третьему каналу выступят по телевидению Уолт Фаулер и сенатор Куп.

—      Я разговаривала с конторой, — снова донесся голос дежурной, — они считают, что вам было бы лучше сменить номер телефона на секретный. — Затем она с возмущением добавила: — Мы не обязаны выполнять поручений, подобных сегодняшним. Ну что ж, мистер Донован, сейчас вы дома. Сообщите нам о своем решении.

—      Хорошо, — ответил Спенсер. Он придвинул кресло поближе к телевизору и включил аппарат. Экран осветился, и после недолгого мелькания изображение приобрело отчетливость. Сначала показали короткий фильм о дорожной катастрофе, в которой погибло двое — красивая блондинка с артистической внешностью, по-видимому мать, и ее маленький сын. Диктор читал рекламное объявление о новом типе автомобильной шины. Затем появилась сама шина. Она постепенно увеличивалась, пока марка фирмы, изображенная на ней, не заполнила весь экран. Потом появилось лицо, и Спенсера поразило сознание, что это лицо Уолта Фаулера, крупное и импозантное, и что оно находится здесь, прямо перед глазами, у него в гостиной.

Несколько хриплым, но, несомненно, приятным голосом Фаулер начал читать последние известия. Спенсер вспомнил, как одна из его случайных знакомых