Илас не сразу сообразил, что надо четверым тюремщикам, пришедшим в камеру, зато Эрден мгновенно свернулся напряженной пружиной, готовой к пуску в любой момент:

– Попробуешь – зубами горло перегрызу, – обещание, обращенное Эрденом к заводиле (Эртат дознавателем был сразу выделен как главный), напоминало рычание волкодлака, загнанного в ловушку.

Фьерра, уже осознавшая, что гости пришли сюда не цветочки нюхать, тоже ощетинилась, совсем не по-женски разминая кулаки. Трое тюремщиков уже подумывали: «А так ли хороши прелести рыжухи?» Но Эртат не внял предупреждению.

Походкой, как тюремщику казалось, хозяина жизни (а кто же он, как не бог для арестантов), приблизился к колдовке и без дальнейших разговоров получил свинг в челюсть, отлетев на добрую дюжину локтей назад. Вскинутый одним из тюремщиков арбалет избавил Эртата от дальнейшего знакомства с кулаком Иласа.

– Значит, по-хорошему не хотите?

Рыжая сделала шаг вбок, закрывая дознавателя и тем самым убирая его с линии обстрела. Маневр, значения которому не придал никто из стражей. А зря.

– Ну ничего… Сейчас, куколка, дернешься, всажу в тебя болт или в твоего дружка. Так что не кочевряжься, дай попользоваться добрым людям…

– Стреляй! – Мужской бас (блондину надоело писклявить по-женски, да и сейчас-то зачем уже) произвел впечатление на арбалетчика, палец которого на спусковом крючке дрогнул. Болт с чавкающим звуком угодил в правое подреберье, заставив Иласа дернуться и сделать шаг назад.

«Фьерра» недоуменно уставилась на новый элемент своего гардероба, торчавший из груди, вздохнула, а потом, крепко сжав пальцами, начала вытаскивать. Тюремщики сделались даже не бледными, они слились со стенами, серыми и онемевшими. Эртат замер с открытым ртом, и лишь прядь его волос, цвет которой изменялся на глазах от грязно-русого до мелового, свидетельствовала о степени его потрясения. Стражники впервые видели ходячую мертвячку. Ведь только их в байках и легендах не берет железо. Такие всю душу через рот выпивают.

Меж тем Илас достал болт и с презрением кинул его на пол.

– Ну выстрелили в меня, а дальше что?

Дальше был ритуальный танец раков: тюремщики со всей возможной скоростью, пятясь задом так, чтобы, не дай Хоган, не повернуться спиной к мерзопакостной мракобеске (тогда ведь нападет, на закорки сядет и горло выгрызать начнет), ретировались из камеры. – И арбалетик не забудьте! – Крик Иласа, полетевший вслед тюремщикам, придал им ускорения.

Загрохотавший замок оповестил узников, что хоть камера и осталась открытой, но дубовая основательная дверь коридора надежно заперта. И побег невозможен.

– Жаль. – Эрден, озвучивший общую мысль, задумчиво вертел в руках оброненный болт. – А я так надеялся…

Толпа – пестрая, шумная, бурливая, разноликая – кипела, приправленная новостью о казни мерзопакостной колдовки и ее полюбовника. Все и каждый норовили занять место на площади, чтобы ни в коем разе не пропустить столь интересное событие. Именитые горожане загодя устроились на балкончиках, выходивших аккурат на площадь. Кто-то при этом расположился у себя дома, кто-то под благовидным предлогом заглянул в гости к знакомым, да и остался до урочного часа (ну не толкаться же в галерке с простонародьем наравне, когда есть друзья с местами «в ложе»).

Простонародье с завистью смотрело на счастливчиков, лузгало семечки, судача, кто вперед завоет: сама ведьмовка, али ее супружник (некто уже успел и оженить Эрдена с Иласом, пустив слух, что колодовка с герром не токмо полюбовники), и ярко ли будут гореть? Сходились на том, что полыхать должны будут знатно: вон скоко хворосту натащили – не поскупилась инквизиция. И огненной воды во флягах припасли, значится, для розжигу.

Оцепление, стоявшее вокруг столбов, уже с трудом сдерживало натиск народного любопытства и нетерпения, гадая, куда же подевались осужденные.

В это самое время рыжеволосую фьеррину в изрядно потасканном платье общими усилиями заковывали в кандалы. Дама дюже сопротивлялась, но восемь доблестных стражников, навалившихся скопом по начальственному приказу, все же скрутили коварную злодейку. Эрден же, наблюдавший эту картину (он был следующий на очереди по примерке тюремных браслетов), лишь покачал головой. А потом подошел и сам протянул запястья.

Тюремщики, готовившиеся и этот Измаил брать штурмом, были потрясены не меньше, чем Илас, давший бой поработителям. После, когда мужчин выводили из здания, дознаватель на презрительное фьеррино «предатель» ответил лаконично:

– Если тебя начали насиловать, расслабься и получай удовольствие. Процесс так и так логически завершится, хочешь ты того или нет, но при сопротивлении потери будут больше.

Довод дознавателя Иласа не убедил, и он больше не проронил ни слова, гордо игнорируя бывшего сокамерника.

Вели их, кстати, по улицам безлюдным. Такой маршрут был выбран Миртором Хопкинсом не случайно. Армикопольский инквизитор всеми фибрами души жаждал искоренить мракобесие и ересь, покарать отродия тьмы, но, будучи человеком, любящим порядок во всем, предпочитал, чтобы умерщвление происходило на месте, для этого отведенном: в огне. Подстрекаемая же слухами толпа могла порвать осужденных в клочья еще на подходе к кострищу.

Конвой не чеканил шаг. Зачем? Эта показуха хороша только на площади, под барабанную трескотню. Не шел с оголенными мечами. Случись что, стражники успеют достать, а так… иззубренными акинаками, изъятыми из ножен, только булыжники уличные скрести. Весит, к слову, сея орясина изрядно, и, хоть невелика, оттягивает руку, клоня оную к земле с неумолимой силой.

Впрочем, конвоиры и не филонили. Они бдили. В меру, конечно. Но этого бдения было достаточно, чтобы и Илас, и Эрден поняли: вырваться из кольца охранников им не удастся, даже если попытаться раскидать конвоиров. Камнем преткновения (а заодно и якорем), о который рушился любой план побега, была цепь: надежная, круглозвенная, выкованная на совесть. Она со страстью любовницы льнула к кандалам узников, связывая их. Концы же ее крепко держали в руках двое стражников, идущих по бокам от конвоируемых.

Илас ощущал себя тем счастливчиком, которого судьба догнала, вцепилась и сейчас тащила к алтарю, причем по залету, а не по велению сердечному. И был в таком же восторге от предстоящей церемонии, что и гипотетический «жених».

Эрден же озирался по сторонам, словно был иностранцем в музее: то привставал на цыпочки, то оглядывался назад, то в попытке увидеть что-то через затылок впереди идущих вытягивал шею. По оной в конце-концов и схлопотал с комментарием:

– Не суетись, ты, окаянный, как вошка на блошке! Доведем до ведьмовского столба, не боись, – незлобиво, скорее, для порядка проворчал стражник и лихо подкрутил ус.