«Никита! Я последнее время стала плохо себя чувствовать,вновь появились симптомы того страшного заболевания. Решив не нервировать тебя,я сходила к врачу и сдала анализы. Сегодня пришли результаты. Увы, процессстартовал снова, остановить его нельзя. Впереди меня ждут муки, да и житьосталось три месяца. Поэтому я принимаю решение уйти на тот свет. Это мойличный выбор, сделанный в твердом уме и ясной памяти. Я хочу, чтобы ты запомнилменя веселой, красивой, улыбающейся, а не телом, умирающим в больнице. Яблагодарна тебе за годы жизни, которые получила после лечения в Америке. Язнаю, как тяжело тебе было отправить меня в Кливленд, если бы не организовалэту поездку, быть мне уже давно в крематории. Дорогой ценой ты заплатил за моюжизнь, впрочем, я ничего не просила. Есть на свете кое-что, с чем я не способнасмириться, я никогда не считала, что цель оправдывает средства. Все равно,спасибо. Я ухожу, любя тебя, очень. Именно поэтому и оплачиваю счет. Мужу непридется возиться с умирающей женой. Считай, что мы квиты, ты сумел отправитьменя в Америку, а я сейчас расплатилась по долгам.

Илья у моей подруги Леры. Я сказала ей, что отправиласьделать аборт, а мальчика оставить не с кем. Мое тело в комнате для гостей.Лучше не ходи туда, сразу вызови милицию. Твоя Вера».

Когда Олег въехал в кабинет Никиты, предсмертное посланиележало на столе. Волк протянул его Ремизову. Олег прочитал листок пять илишесть раз, он выучил его наизусть и до сих пор не может забыть, настолькосильным оказалось впечатление от записки.

– Как же так, – плакал Никита, – она не жаловалась, веселаябыла, мы строили планы, хотели дачу новую покупать. Врач ошибся! Подонок!Мерзавец! Я найду его! И где эти анализы? Куда они подевались…

Олег молча смотрел на друга, он сразу понял, что Вера былаздорова. Супруга кинорежиссера ушла из жизни потому, что, как это нипарадоксально звучит, любила своего мужа. Она не хотела презирать его, нежелала выяснения отношений. Вера, поговорив с Олегом, сразу поняла: Петра Гаяна свете не существует.

Никто в СССР не сумеет выехать в США через неделю послеприглашения. Исключение сделают лишь для очень узкого круга людей. Ну чемНикита заслужил подобную милость? Не так давно в Союзе кинематографистовшепотком обсуждали животрепещущую новость. Один из операторов, известный,увенчанный наградами и премиями Анатолий Вернов, получил инсульт. Коллеги изЯпонии мигом предложили помощь, более того, они же брались оплатить перелет илечение. От родственников Анатолия требовалось лишь оформить документы. Жена Верновапобежала по инстанциям, дело затянулось, через три месяца Анатолий умер, так ине дождавшись ответа из ОВИРа. А тут, в случае с Верой, мгновенное решениевопроса. Следовательно, Анна Богоявленская права, Никита стукач, и Вере теперьнужно либо жить с тем, кто, по ее мнению, является убийцей, либо уходить прочь.Но как уйти? Объясниться с Никитой? Только он спасал жену, ради нее пошел настрашный поступок. И Вера приняла решение покончить с собой. Она, наверное,думала, что после ее смерти у мужа более не будет необходимости сотрудничать сорганами. А еще она надеялась, что Никита поймет, догадается о правде. Ведь иззаписки ясно: Вера знает все.

Но Никита ничего не заподозрил, он плакал, повторяя:

– Убью доктора, пойду и задушу.

А у Олега язык не повернулся сказать другу истину.

– Странное дело, – вздыхал сейчас Ремизов, – мы, наверное,были слишком деликатны, интеллигентны, боялись обидеть друг друга. Никита,отправляя Веру в Америку, не сказал ей, какой ценой оплачена поездка. Вера,установив истину, не решилась сообщить мужу правду, а я так и не проговорился оее приезде ко мне.

– Ужасная история, – прошептала я, – но какое отношение онаимеет к убийству Милы Звонаревой?

Олег потер рукой затылок.

– Я в тот день, когда письмо прочитал, разнервничался допредела, почти рассудок потерял и в больницу загремел. Три месяца валялся,еле-еле в себя пришел. И, честно говоря, попытался забыть о последней встрече сВерой. И еще думал, что Богоявленский умер за то время, что я лечился. Мнегазет не давали, телевизор смотреть не разрешали, радио слушать тоже, Диккенсаиз библиотеки принесли.

Вернувшись к обычной жизни, Олег вычеркнул из памяти фамилииБурмистров, Коган и Богоявленский. Два первых точно были покойниками, а отретьем не слуху ни духу. Владлен исчез, новых книг он не издавал, со стихамине выступал, и Ремизов, памятуя о колодце с кипятком, записал поэта в мертвые.

Года три тому назад издательство, с которым Ремизов связанконтрактом, уговорило его принять участие в Московской книжнойвыставке-ярмарке. В качестве главной звезды туда был приглашен писатель изФранции, чьи книги на русский язык переводил Ремизов. Издательским работникампонравилась идея посадить на одном стенде прозаика и толмача.

Олег не возражал. Поговорив с читателями, он решилвоспользоваться предоставившейся возможностью и покатил по павильону,рассматривая новинки, которые привезли сюда издатели со всех концов России имногих стран мира.

Внезапно его внимание привлекла группа людей не первоймолодости. В центре, на небольшом подиуме, сидел пожилой человек, одетый,несмотря на возраст, в яркую рубашку и невообразимую жилетку. Покачиваясь изстороны в сторону, он читал стихи. Строфы показались Ремизову знакомыми, онприсмотрелся повнимательней и ахнул. Владлен Богоявленский!

Пока Ремизов приходил в себя, поэт начал отвечать на вопросыслушателей.

– Я помню вас по шестидесятым годам, – выкрикнула из толпыодна из женщин, – потом вы куда-то пропали. Где были?

Богоявленский кивнул.

– Верно. Видите ли, всю жизнь я активно боролся скоммунизмом. Участвовал в демонстрациях и акциях, в частности, сидел на Краснойплощади, протестуя против ввода советских войск в Чехословакию.

Ремизов постарался не рассмеяться. Однако Владлен врун, илион полагает, что все свидетели тех далеких лет умерли? Богоявленского тогда иблизко около Кремля не было.

– Ну а потом, – спокойно вещал Владлен, – я принял решение:не хочу участвовать в торжестве коммунизма, но и Родину, как некоторые, броситьне смог. Вот и ушел на дно, мой протест с тех пор стал молчаливым, книгииздавать не хотел, голодал, но принципами не поступился, писал в стол. Сейчас,когда в нашей стране произошли изменения, я счел возможным представить на вашсуд свои работы, стихи человека, который никогда не продавался, не кривил душойи не ел из рук правителей.

Толпа взорвалась аплодисментами. Раскрасневшийся Владленначал снова завывать ямбом.