Принадлежавший к группировке «политических католиков» Мишель де Марийак, бывший член Лиги, прославившийся строительством церковных зданий, привычно и охотно заявлял о своем глубочайшем почтении к Ришелье, который отвечал ему взаимностью. Однако, судя по письму Марийака к Ришелье от 11 августа, некоторые разногласия все-таки существовали, и Ришелье пришлось опровергать слухи о возможном раздоре.[157] Ситуация с Берюлем была еще сложнее. Он обязан был своим местом в королевском совете Марии Медичи, а (в соответствии с «Мемуарами» Ришелье) саном кардинала, полученным в 1627 г., — Ришелье, который справедливо считал его «тихим и хроническим упрямцем».[158] Ришелье раздражали постоянные ссылки Берюля на некие явленные ему свыше «откровения», касающиеся, например, намерения Бога лично обеспечить сдачу Ла-Рошели, сделав тем самым осадные работы ненужными, или необходимости летом 1629 г. обратить свое оружие против англичан, вместо того чтобы проводить кампанию в Мантуе и Моферрате.

И Берюль, и Марийак по отдельности пытались предотвратить военную экспедицию, направленную на освобождение Казале. Но Ришелье, возможно, недооценивал прочность тройного союза, который образовали Берюль, Мишель де Марийак и Мария Медичи, преследовавшие политические в основе своей цели, представляемые как религиозные устремления. Сам Ришелье к этому времени уже осознал, что эти понятия нужно разделять. По словам Монгла, Мишель де Марийак и Берюль пробуждали в королеве-матери ревность, обращая ее внимание на то, как далеко ушел главный министр короля от былой близости с ней и в какую полную зависимость от него попал король. В своих письмах королю весной 1629 г. Берюль лицемерно уговаривает его не придавать значения семенам сомнения по поводу Ришелье, посеянным в нем письмом его матери, на написание которого он сам же, вместе с Мишелем де Марийаком, фактически вдохновил ее. Берюль и Марийак без труда эксплуатировали религиозные предпочтения Марии Медичи, и она была естественной противницей любого нападения на Савойю, правителем которой вот-вот должен был стать ее зять. В то же время Ришелье, конечно, понимал, что меры, которые он предпринимает в поддержку герцога Неверского, способствуют достижению его собственной цели — объединению Франции, поскольку лидеры французских гугенотов с энтузиазмом поддержат любой выпад против Испании, например, такой, какой подразумевает поддержка, оказываемая герцогу.

Положения не улучшала и растущая антипатия двадцатилетнего Гастона Орлеанского к Ришелье, несмотря на увенчавшееся успехом ходатайство кардинала о назначении того командующим армией, отправляемой в итальянский поход для восстановления герцога Неверского в его правах. Мария Медичи, чью неприязнь к герцогу усугубило сделанное им когда-то нелестное для нее сравнение между происхождением родов Медичи и Гонзага и которая хотела, чтобы Гастон женился на ее племяннице, сестре великого герцога Тосканского, думала, что Ришелье подстрекает Гастона идти против ее воли. Когда Ришелье изменил свое отношение и, как казалось, принял ее сторону, она сочла его просто неискренним.

Обещанное Гастону назначение в итальянскую армию, казавшееся поддержкой его матримониальных устремлений, было, вероятно, тем поворотным моментом, когда отношение Марии Медичи к Ришелье окончательно стало враждебным, хотя обида на то, каким образом Ришелье завладел ранее принадлежавшим ей главенствующим положением в Королевском совете, зрела на протяжении многих месяцев. Тем не менее она подарила ему Буа-ле-Виконт и дала 180 000 ливров за успешное взятие Ла-Рошели. 30 апреля 1628 г. Ришелье пришел в отчаяние, пытаясь заставить Марию Медичи поверить, что для него нет большей заботы — не исключая даже собственное спасение, — чем угодить ей.

Когда король взял на себя командование отправляющейся в Мантую армией, вместо того чтобы остаться в Париже и вдохновлять народ на поддержку его стратегических планов, как поначалу надеялся Ришелье, Гастон пришел в негодование. Его уже заставили в присутствии Людовика XIII, матери, Берюля, Марийака и других пообещать отказаться от намерения жениться на Марии Гонзага. Мария, в шесть лет оставшаяся без матери, воспитывалась по преимуществу при французском дворе и жила по воле отца у его сестры, мадам де Лонгвиль. Теперь герцог Неверский велел своей дочери вернуться домой и послал эмиссара для ее сопровождения, но Гастон собирался похитить Марию Гонзага при соучастии ее тетки. Его негодование сменилось яростью, когда он узнал, что Мария Медичи послала в находившийся в Куломье замок мадам де Лонгвиль вооруженный отряд и фактически заточила хозяйку замка и ее племянницу в королевских покоях в Венсенне, для того чтобы не дать Гастону увезти ее в Нидерланды. Руководствуясь скорее страстью, чем логикой, Гастон обратил свой гнев против Ришелье, и сделал это с такой силой, что кардинал не без оснований увидел в этой ссоре между Гастоном и его матерью просто ширму, за которой все это время скрывался союз, заключенный ими против него самого.

Ришелье написал кардиналу де Ла Валетту,[159] что он просто поддерживал короля в его противодействии женитьбе Гастона. Мария Медичи заявила, что удовлетворена таким объяснением. По возвращении Ришелье Гастон ретировался в Лотарингию. Поскольку он был наследником трона, он вполне мог требовать восстановления в правах на его собственных условиях, каковыми были губернаторство в Орлеане и 200 000 ливров. 2 января 1630 г. он выехал из Нанси в Париж и оставался там, фактически исполняя обязанности короля, пока Людовик воевал, а его мать в течение года осуществляла полномочия регентши в Лионе, где тогда находился двор.

Тем временем совет Филиппа IV рекомендовал ему отказаться от соглашения по Казале и Сузе. Испанский генерал Спинола, который в свое время, приехав по приглашению Ришелье в Ла-Рошель, восхищался организацией ее осады, был назначен командующим испанскими войсками в Италии и снова осадил Казале, где находился французский гарнизон под командованием маршала Туара. Император, возмущенный отказом герцога Неверского подчиниться направленному им полномочному представителю, послал двадцатитысячное войско вверх по Рейну, через Граубюнден и перевал Шплюген, для осады Мантуи и вторжения в Венецию. К нему присоединилась испанская армия, что довело общую численность войск до 44 000 человек. Обеспокоенный папа отправил к мантуанской границе 11 000 человек.