Для Ришелье миссия Брюлара заключалась преимущественно в том, чтобы нарушить планы императора, касающиеся наследования власти в империи, и помешать поиску им союзников для войны с немецкими протестантами. Но 18 июля пала Мантуя, и инструкции Брюлара могли быть восприняты как одобрение урегулирования мантуанского вопроса, возможно, в обмен на уступки французам где-нибудь в другом месте. 11 августа Брюлару и отцу Жозефу было сказано, что любые итальянские соглашения возможны только в случае отказа Франции от своих обязательств перед Венецией, Нидерландами, Данией и Швецией. Брюлар ответил, что для заключения такого договора он должен получить дополнительные полномочия.

Ришелье почувствовал себя нездоровым, а Людовик и вовсе заболел всерьез. Брюлар и (по настоянию императора) отец Жозеф 13 октября подписали договор, по которому испанцы должны были оставить Казале, а имперские войска — Мантую, до тех пор пока император не примет решения о наследовании. Владения мантуанских герцогов закреплялись за герцогом Неверским, но он не должен был строить укрепления в Казале, а французы оставляли за собой в Италии только Пиньероль и Сузу. Франция не должна была оказывать поддержки врагам императора. Хотя Брюлар, отец Жозеф, а во Франции Ришелье и Бугийе были довольны первым отчетом об этом договоре, который они получили 20 октября, два дня спустя Ришелье пришел в ярость, прочитав его полный текст в Роане, а в особенности то место, где говорилось об обязательстве Франции сохранять нейтралитет в отношении Германии. Этот договор не может быть ратифицирован, резко заявил король Брюлару 22 октября. Оказалось, что необходимости в этом и не было. Мазарини договорился о приемлемом соглашении в Италии. Испанцы уйдут из Казале и Монферрата, если французы покинут цитадель и вернут Савойе оккупированные ими территории.

Не нуждаясь в помощи отца Жозефа, немецкие князья отправили в отставку Валленштейна и не дали своего письменного согласия на предложенный императором порядок наследования. Пререкания между заинтересованными сторонами по поводу того, является или нет Регенсбургский договор обязательным к исполнению и нуждается ли он в ратификации, продолжались, все больше напоминая чудовищную настольную игру, терявшую всякую связь с реальной политикой. Истинных победителей не было. Достойно сожаления то, что герцог Неверский, когда-то построивший и снарядивший пять величественных галеонов для «крестового похода», нашел свое новое герцогство разоренным грабежами и эпидемией, которые оставили в живых лишь двадцать пять процентов его населения. Болезнь унесла двух его сыновей, а сам он вынужден был брать в долг мебель для своего дворца. Денежное обращение в Мантуе было разрушено, а живописец Гвидо Рени отказался выполнять для него заказы, поскольку предложенная плата была ничтожна.

Людовик XIII уехал из Сен-Жана в Лион 25 июля 1630 г., сумев не заразиться чумой и выжить после суровых процедур своего медика, который был поклонником кровопусканий и слабительного. Без Ришелье он чувствовал себя растерянным. Он возобновил финансирование голландцев, которые воевали с Габсбургами, но был весьма осторожен, когда Густав Адольф попросил о полноценном союзе со Швецией. Ришелье разрывался между необходимостью руководить операциями в Италии и желанием не дать королю подпасть под влияние царившей в Лионе атмосферы, враждебной по отношению к стратегическим планам кардинала. 13 августа врач короля написал Ришелье, что его подопечный чувствует себя хорошо, и 22 августа Ришелье прибыл в Лион.

22 сентября у короля поднялась температура во время заседания совета, и Ришелье переправил его через Сону в резиденцию архиепископа, где Людовик был уложен в постель. Жар усиливался, и ежедневные кровопускания ничего не могли с этим поделать. Королева-мать не отходила от постели больного, и доктора начали опасаться за его жизнь. Людовик попросил своего духовника сказать, не умирает ли он, и отец Сюффрен дал ему понять, что некоторые основания для беспокойства есть. Король исповедался и попросил о последнем причастии и соборовании. Кардинал, архиепископ Лионский, причастил его.

29-го Людовику стало хуже, у него начались сильные боли. Он был миропомазан и приготовился к смерти, помирившись с матерью и попросив передать своим подданным, что просит у них прощения. В 10 часов пополудни прорвался, как мы теперь знаем, кишечный нарыв и начались сильное кровотечение с гноем и дизентерия. Доктора не думали, что он доживет до следующего дня. Он позвал Анну Австрийскую и обнял ее, затем что-то шепотом сказал Ришелье. К этому времени кровотечение стало ослабевать, а боль — уменьшаться. Выздоровление прошло быстро и гладко. Все это время Ришелье утопал в слезах, его письма к Шомберу и д’Эффиа свидетельствуют о силе его эмоций. Его, естественно, обвиняли в том, что он подверг опасности жизнь короля, настояв на экспедиции в Савойю. Все гадали, каким будет состав совета после смерти короля и восшествия на престол Гастона. Может ли Анна Австрийская выйти за него замуж? Будет ли Ришелье отправлен в ссылку, заточен или же казнен? Документальные свидетельства подтверждают, что все эти варианты обсуждались. Есть даже некоторая вероятность того, что Ришелье готовил побег: как говорили, в Авиньон.

Во время выздоровления короля мать пыталась говорить с ним о Ришелье, и, похоже, именно ее действия стали причиной того, что король снова на неделю впал в лихорадку. Когда она вернулась к попыткам оказать на него давление, он ответил ей так же, как в августе: Ришелье — лучший слуга Франции, которого она когда-либо знала. Людовик отложил все споры до возвращения в Париж. Он выехал вместе с Ришелье 19 октября и получил в Роане текст Регенсбургского договора. Людовик решил продолжить путешествие, оставив Ришелье дожидаться королевы-матери, Марийака и Бутийе, чтобы провести заседание совета. Марийак хотел ратифицировать договор, но большинство было против него. Ришелье регулярно получал письма от королевского медика, а затем и от самого короля, который выздоровел настолько, что смог проскакать галопом от Версаля до Парижа.

Ришелье сопровождал Марию Медичи в ее путешествии на корабле, и они неплохо ладили друг с другом. Королева-мать предложила Ришелье сесть в ее карету. Военный мемуарист Фонтене-Марей справедливо считает, что она притворялась — из ее переписки нам известно, что она требовала отстранения Ришелье от дел. 5 ноября Ришелье прибыл в Фонтенбло. Мария Медичи вернулась в Париж, чтобы готовить вместе с Марийаком отставку Ришелье, а сам он направился в Сен-Жермен, в то время как король находился в Версале, где охотился и откуда посылал кардиналу предупреждения о том, что его мать не изменила своего отношения к нему. В Лувре шел ремонт. Мария Медичи отправилась к себе домой, в Люксембургский дворец.

9 ноября Ришелье хотел побеседовать с королем, но его попросили подождать. Король сам приехал в Париж, остановившись неподалеку от матери, на улице Турнон, и Ришелье, терзаемый тревогой, отправился в Малый Люксембургский дворец. Лично представ перед Марией Медичи, он снова получил холодный прием. В воскресенье 10 ноября король навестил свою мать, которая приказала запереть все двери.[162] Затем она потребовала отставки Ришелье, сказав, что король должен выбирать между нею и кардиналом. Когда их беседа с королем с глазу на глаз достигла высшего накала, без стука в комнату вошел Ришелье.