Иг снова задумался о ее утреннем признании, признании, относившемся к Ли, к Ли, бывшему ее первой любовью, воровавшему ради нее. Иг никак не ожидал, что у него в отношении Гленны может пробудиться собственнический инстинкт. Ему никогда и в голову не приходило, что их отношения были в каком-то роде исключительными — они просто жили в одной квартире и время от времени трахались, ни в коем случае не были парой с каким-то будущим, — но при мысли о Гленне, встающей перед Ли на колени, и о Ли, запихивающем ей в рот, Иг буквально слабел от отвращения, граничащего с ужасом. От одного уже предположения, что Ли Турно может находиться где-то рядом с Гленной, Игу становилось нехорошо и страшно за нее, но размышлять об этом было некогда. Телефон перешел на последнее сообщение, и в ухе Ига снова послышался голос Терри.

«Я все еще в больнице, — сказал Терри. — Честно говоря, я больше беспокоюсь за тебя, чем за Веру. Никто не знает, куда ты подевался, и ты не отвечаешь на долбаный телефон. Я заглянул в вашу квартиру. Гленна сказала, что с прошлой ночи так тебя и не видела. Вы с ней что, поцапались? Она выглядит довольно скучно. — Терри помолчал, а когда заговорил снова, слова звучали так, словно были обдуманы и подобраны с какой-то неестественной тщательностью. — Я знаю, что со времени, как вернулся домой, мы с тобой говорили, но я не помню, договорились ли о чем-нибудь. Не знаю, и все тут. С моей головой что-то не в порядке. Получив это сообщение, позвони мне. Сообщи, где ты находишься». Иг думал, что это все, что Терри повесит трубку, но вместо этого послышался неровный прерывистый вдох, а затем брат хрипло, испуганно спросил: «Почему я не могу вспомнить, о чем мы говорили, когда говорили в последний раз?»

Каждый из огарков бросал на искривленный кирпичный потолок отдельную тень, так что над Игом столпились шесть безликих дьяволов, плакальщиков в черном, собравшихся над чьим-то гробом Они раскачивались из стороны в сторону в такт только им и слышному похоронному пению.

Иг пожевал свою бородку, все еще беспокоясь о Гленне, гадая, не станет ли Ли Турно искать его сегодня у Гленны, ведь тогда он к ней зайдет. Но ее телефон оказался включен на автоответчик: пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала. А какие тут могут быть сообщения? Привет, старушка, сегодня меня дома не будет… Я не хочу возвращаться, пока не придумаю насчет этих моих рогов. Да, кстати, не соси сегодня член Ли Турно. Он плохой мальчик. Если Гленна не подходит к телефону, значит, уже спит. Она же говорила, что плохо себя чувствует. Ну и хватит тогда, забудем. Ли не станет посреди ночи ломать ей дверь топором. Он захочет устранить угрозу, исходящую от Ига, с минимальным для себя риском.

Иг поднес бутылку к губам, но оттуда ничего не вытекло. Какое-то время назад он ее опустошил, и она так и оставалась пустой. Это его вконец расстроило. Мало того что он был исключен из человеческого сообщества, так приходилось еще быть трезвым Он развернулся, чтобы отбросить бутылку, но замер, глядя в раскрытую дверцу топки.

Змеи нашли себе путь в литейную, так много, что у него перехватило дыхание. Сколько их тут, сто? Никак не меньше, в этом шевелящемся переплетении перед дверцей топки; черные змеиные глаза загадочно поблескивают в свете свечей. После секундной нерешительности он завершил бросок, и бутылка ударилась о пол прямо перед ними, брызнув во все стороны осколками стекла. В большинстве своем змеи мгновенно ускользнули, исчезнув из виду в куче кирпича и многочисленных дверных проемах. Некоторые, однако, лишь немного отступили и тут же остановились, глядя на него с явной укоризной.

Иг захлопнул дверцу топки, бросился на грязный матрас и натянул на себя не менее грязное одеяло. В его голове звучал беспорядочный шум, люди кричали на него, признавались в своих грехах, просили соизволения совершить новые, и он уже не надеялся найти сон, но сон нашел его сам, натянул на его голову черный мешок и выдавил из него остатки сознания. Шесть следующих часов он был все равно что мертвый.

Игги проснулся в топке, завернутый в старое, с пятнами от мочи одеяло. Освежающий холодок создавал впечатление силы и благополучия. В прояснившуюся после сна голову пришла неожиданная мысль, счастливейшая из его мыслей. Это ему приснилось — все это. Все, что случилось за последние сутки. Ну да, он в полном пьяном безобразии обоссал крест и Деву Марию, проклинал Бога и свою жизнь, был охвачен всепожирающей яростью — да, все это было. Но потом, когда отключилось сознание, он как-то сумел добраться сюда, в эту литейную, и вырубился. Все остальное являлось таким себе особо живым кошмаром: как он обнаружил у себя рога, как слушал одно за другим ужасные признания, что логически завершилось наихудшим из них — страшным, невозможным секретом Терри. А потом ему привиделось, что он снял инвалидное кресло с тормоза и столкнул Веру вниз по склону, зашел в конгрессменский офис и там схлестнулся с Ли Турно и Эриком Хеннити и, наконец, обосновался здесь, в этой литейной, прячась от толпы влюбленных змей в допотопной сталеплавильной печи.

Облегченно вздохнув, Иг поднес руки к вискам. Его рога были тверды как кость и исполнены неприятного лихорадочного жара. Он открыл было рот, чтобы закричать, но кто-то его опередил.

Железная дверца и искривленные кирпичные стенки приглушали звуки, но откуда-то, словно издалека, он услышал резкий болезненный крик и следом за ним хохот. Кричала девушка. Она кричала: «Ну пожалуйста!» Она кричала: «Перестань, не надо!» Иг открыл железную дверцу топки, в его голове гулко колотился пульс.

Он выбрался через люк в чистый ясный свет августовского утра. Слева, из проема, ведущего наружу, донесся еще один дрожащий крик, полный страха — или боли. На каком-то полуосознанном уровне Иг впервые заметил хрипловатую грубость кричащего голоса и понял, что кричит совсем не девушка, а парень, а голос звучит так тонко, скорее всего, от ужаса. Иг не замедлил шаги, а босиком пробежал по бетону мимо тележки, заваленной старыми, ржавыми инструментами. Он схватил с тележки лежавшее сверху, даже не посмотрев, что это такое, лишь бы не быть с пустыми руками.

Они были снаружи, на растресканном асфальте: трое в более или менее нормальной одежде и один, украшенный только пятнами грязи и белыми подштанниками, из которых он уже вырос. Этому мальчику, тощему и с длинным торсом, было, пожалуй, не больше тринадцати; все остальные были уже старшеклассники.

Один из них, мальчишка с головой, гладко выбритой, на манер электрической лампочки, сидел на почти голом мальчишке и курил сигарету. В нескольких шагах за ним находился толстый парень в безрукавке. С лицом потным и ликующим, он прыгал с ноги на ногу, тряся сиськами. Самый старший из них стоял чуть слева, держа за хвост маленького извивающегося болотного ужа. Иг узнал в этой змейке — невозможно, но правда — ту самую, которая вчера вечером не хотела от него отстать. Она изгибалась, пытаясь укусить мальчишку, но никак не могла. В другой руке этого третьего мальчишки был садовый секатор. Иг стоял в дверном проеме позади мальчишек, глядя на них с высоты в шесть футов.

— Хватит! — кричал раздетый мальчишка. Лицо его было перемазано грязью, но кое-где слезы промыли в грязи гладкие полоски розовой кожи. — Перестань, Джесси! Хватит!