Хантер.

Мое неприятие войны не основано на принципах пацифизма или непротивления насилию. Вполне вероятно, что нынешнее состоя­ние цивилизации таково, что определенные международные вопро­сы нельзя разрешить в ходе дискуссии, для этого, возможно, потре­буется сражение. Нам не следует забывать, что войны - это искусственно созданное зло, и зло это создается при помощи осо­бых технологий. Войны пиарят точно также, как развертывают любую другую кампанию. Сначала манипулируют людьми. При помощи хитрых подтасовок у людей вызывают недоверие и подо­зрительность к стране, с которой планируют воевать. Нужно воз­будить подозрения, нужно, чтобы другую страну в чем-то по­дозревали. Для этого потребуется всего-то навсего несколько пронырливых и бессовестных агентов, ну и пресса, чьи интересы совпадают с интересами устроителей войны. Нужной провокации долго ждать не придется. Чтобы заполучить ее, никаких усилий не потребуется, если два народа дошли до надлежащего градуса не­нависти друг к другу.

Генри Форд

Существует древнее китайское проклятье: «Что б вам жить в интересное время», которое я услышал от одного старого торчка дождливой ночью в Гонконге незадолго до окончания войны во Вьетнаме. Со стороны он казался обычным хлипким старикашкой на последнем издыхании, но я знал, и он знал, что я знал: он, как легендарный Колдун - повелитель раскинувшегося по всей Юго-Восточной Азии Королевства Опиума, которого боялись и уважали по всему континенту. Я зашел в его магазин в Коулуне[6], чтобы получить консультацию по одному вопросу и запастись куском черного лекарства для моих друзей, застрявших в Сайгоне, и вокруг которых неотвратимо смыкались окружавшие их силы Северного Вьетнама. Они не хотели бежать из Сайгона, но чтобы выжить в этом обреченном и осажденном городе, им требовалось две вещи: наличные и высококачественный опиум.

Я мог достать и то, и другое в то время - как-никак был в Гонконге. Для того, чтобы портфель, полный зеленых денег и чистого опиума, доставили в офис «Newsweek», мне требовалось всего лишь сделать несколько телефонных звонков. Мои завязшие в Сайгоне друзья были Журналистами, а у нас сильно чувство локтя. Мы, Журналисты, связаны прочными узами цеховой солидарности, и это особенно заметно в местах военных конфликтов.

So bye bye, Miss American Pie

Drove my Chevy to the levee, But the levee was dry

Them good ole boys were drinkin' whiskey and rye

Singin' this ll be the day that I die

This'll be the day that I die...

Я никогда не обращал ни малейшего внимания на эту песню, пока не услышал ее, сидя в ресторане на крыше ново­го отеля «Пэлэс». Глядя на оранжевые крыши переполненного вулкана под названием Сайгон, за джином и лаймом я обсуждал военную стратегию с корреспондентом лондонской «Sunday Times» Мюрреем Сейлом. Мы приехали сюда на рикше, обладавшего мощностью мотоцикла «Харлей Дэвидсон», с еженедельной пресс-конференции Вьет Конга, что проходила в обтянутом колючей проволокой лагере в сайгонском аэропорту Там Сон Нхут. Сейл разложил на столе карту Индокитая и при помощи красной шариковой ручки с войлочным наконечником показывал мне, как и почему правительство Южного Вьетнама под руководством тогдашнего президента Нгуена Ван Тхо ухитрилось потерять полстраны и сгубить американского оружия на миллиард долларов - и все это за три недели.

Я старался сконцентрироваться на его объяснениях, которые казались вполне логичными на карте. Но последствия странного калейдоскопа событий того дня, впоследствии оказавшегося предпоследней субботой вьетнамской войны, здорово затрудняли концентрацию. Для начала, я никогда не забирался западнее Сан-Франциско до того момента, как прилетел в Сайгон десять дней назад, сразу после того, как армию Южного Вьетнама наголову разбили на глазах теле­зрителей всего мира в «битвах» за Хюэ и Дананг.

Шло широко разрекламированное «массированное наступление сил Ханоя», которое неожиданно свело войну к блокаде Сайгона, судорожно сжимающемуся кольцу диаметром не более 75 километров. За последние дни, когда более чем миллион беженцев из Хюэ и Дананга устремились в Сайгон, стало до боли ясно и очевидно: ханойское правительство в действительности не начинало никакого «массированного наступления». Все намного хуже: цвет армии Южного Вьетнама, обученный американскими инструкторами и вооруженный США до зубов, несся в панике, теряя по дороге последние штаны. Репортажи о целых дивизиях армии Южного Вьетнама, которые сломя голову шпарили по улицам Дананга, похоже, впечатлили генералов армии НОА столь же сильно, что и того мальчика на побегушках, которого Никсон усадил в Белый Дом в обмен на амнистию, пронесшую его мимо тюрьмы[7].

Джеральд Форд до сих пор отвергает эти обвинения, ну да какого черта? Все это вообще не важно, поскольку даже такому махровому уголовнику как Никсон, никогда не пришло бы голову транслировать в прямом эфире пресс-конференцию после такой катастрофы, как Дананг, на которой Форд во стократ усилил ужас американских телезрителей, даже не став спорить с тем, что 58 тысяч американцев погибли совершенно напрасно. Тут уж и архиконсервативные комментаторы, такие как Джеймс Ресто и Эрик Сиварит, пришли в ужас: натуральное политическое самоубийство в прямом эфире. Ведь Форд обращался не только к родителям, сыновьям, дочерям, женам и друзьям 58 тысяч американских солдат. Его слушали и ветераны, 150 тысяч с гаком человек - раненых, контуженных, ставших инвалидами во Вьетнаме. Суть слов Форда хорошо выражают слова Хемингуэя, сказанные про солдат, погибших на другой войне много лет назад: «Их расстреливали и убивали, как собак - без причины и повода».

Очень хорошо помню этот день: тогда я, впервые с момента прибытия в Сайгон, с полной очевидностью понял, что это конец, понял также, что конец этот страшен. Пока зловещий хор «Бай-бай, мисс Американ Пай» выл у нас над головой в ресторане, где мы ели крабов, я с ненавистью разглядывал противоположный замусоренный берег реки Сайгон. Там, за горизонтом, земля дрожала от взрывов вьетконговских бомб, и рисовые делянки разлетались на длинные чистые лоскутья, словно на рукаве рубашки разошелся шов. Ковровые бомбардировки, артобстрелы, последнее обреченное рычание империи белого человека в Азии.

- Ну, Мюррей, чего теперь будем делать, мать твою? - спросил я.

Мюррей долил остатки дорогого французского рислинга в хрустальный бокал и неторопливо заказал еще бутылку. Несмотря на обеденное время, зал ресторана с превосходным видом на город пустовал, если не считать нас, а мы никуда не спешили.