из замка, потому что и духовенство, и епископ настаивали, чтобы обязательно отыскали тела братьев монахов. Брать Яшку в качестве проводника не было необходимости, так как из его описания легко отгадали место стычки. Раненого и помятого подловчий забрал к себе.

На второй день, однако же, умирающий Яшко встал и пожелал напиться.

Громаза уверял, что раз появилась жажда, ничего уже с ним не будет. Как-то вечером сидели при жбане, а кости на полу свидетельствовали, что Яшко хорошо подкрепился.

Рассказывал теперь о своих храбрых деяниях и страшной силе неприятеля.

– Но это как кому повезло, – прибавил Громаза. – Раз ты сбежал от пруссов специально, а вот теперь второй раз по принуждению – достаточно, что без побега не обошлось.

Между добрыми приятелями по поводу этого замечания подловчего чуть не дошло до ссоры, Яшко, однако, смог смириться… Дали знать, что на возах привезли Конрада и Оттона.

Высланный за ними Вит из Хотла нашёл их ещё подающими признаки жизни. Оба только ужасно покалеченные, в доспехах, которые прусские палки пробили им до костей, ещё дышали.

Тут же сама княгиня и весь её двор, духовные лица, каморники, кто только чувствовал себя к этому пригодным, как можно усердней ухаживали за ранеными. Вызвали баб с травами, ксендзев, кои разбирались в каких-либо лекарствах, княгиня не отходила от их ложа. На следующий день была маленькая и слабая надежда, что будут жить.

О Яшке никто не думал, но он сам себя усердно опекал.

На расположение умов повлияло и то ещё, что пруссы после кровавого боя отступили в свои леса, ибо понесли значительные потери.

Конрад и Оттон уже подавали признаки возвращающейся жизни, которые позволяли делать заключение, что их можно будет исцелить, когда однажды вечером с нетерпением ожидаемый князь Конрад вернулся в замок. По дороге он уже узнал обо всём. Не столько его мучило нападение и опустошение части земель, сколько несчастье, какое выпало крестоносцам. Чуть он переступил порог замка, когда тишина, какая там царила, переменилась в дивное замешательство встревоженных людей. Сам Громаза даже иначе ходил, тревожно прислушивался и оглядывался… Чувствовался пан в доме.

IV

Раненый доброволец, боевой товарищ крестоносцев, Яшко, хоть удачно ускользнул с поля битвы, приобрёл себе, однако, немного расположения. Знали его тут под принятым именем Будзивоя, краковянина. Княгиня Агата посылала проведать его, слали ему бабы лекарства, Громаза кормил и забавлял, ему было неплохо, а время, тут проведённое, позволяло осмотреться и прислушаться. Не хотел с шишками и синяками появляться на дворе Одонича или Святополка, ходил, поэтому, перевязанный, вздыхая, – и, где, мог, настораживал уши. А так как природа тянет волка в лес, хотя возраст должен был укротить пыл, как только кое-как выздоровел, нашёл дорогу к теремам княгини, куда манили его красивые русинки.

На самом деле, этот женский двор сурово удерживали в отдельном здании, в которое доступ мужчинам возбранялся, но по меньшей мере каждый вечер панны выходили к воротам, а молодёжь к ним подбегала.

Там забавлялись смешками, беседами, песнями, напеваяемыми вполголоса, тихими разговорами, а люди рассказывали, что иногда и внутрь теремов умели вкрадываться.

Из этого случались бури, когда старшая пани ловила девушек на горячем флирте с юношами; все разбегались, шли жалобы к охмистру – но это едва на какое-то время помогало…

Спустя несколько дней тот и этот подкрадывался снова к воротам, юноши влезали на заборы… и пустой смех возвращался.

Охмистриной над женским двором была Сонька, женщина средних лет, некогда очень красивая, теперь ещё соблазнительная и очаровательная, белая и румяная, прекрасного роста и живота, любимица княгини Агаты, привезённая с нею с Руси, которая держала девушек в суровости, но сама тоже любила посмеяться и – не гнушалась мужским обществом.

Через неё, как говорили, многое делалось на том дворе.

Сонька знала обо всём, а тот, кого хотела погубить, рано или поздно падал жертвой. Ежели зуб на кого имела, никогда ему этого не показывала, скорее была любезной и холодной, – а когда неприятель терял бдительность, неожиданно падала на него её мстительная рука. Самые могущественные тут люди уважали её и боялись, сам ксендз Чапла, Вит из Хотла, другие урядники двора, капелланы, рыцарство кланялись этой скрытой мощи, которая не выступала никогда явно, но каждый должен был с ней считаться.

Пару раз княгиня, заботливая обо всех, что были в этой битве с крестоносцами, послала одну Соньку к Яшке, чтобы узнать о его состоянии. Якса, который от Громазы слышал, какое значение имела на дворе старшая пани, так умел ей польстить, такое молодое восхищение показывал пожилой бабе её очарованием, что приманил её на свою сторону. Таким образом, она уже без приказа княгини заходила туда иногда, раненому рыцарю принося еду или питьё. Медицина тех времён лечила больных и покалеченных как можно более сильной едой и старыми сильными напитками. Это удавалось с людьми закалёнными, на которых природа воздействовала эффективно. Мясо и мёд Соньки очень хорошо влияли на Яшка, а как скоро смог одеться приличней, пошёл благодарить опекуншу. Раз впущенный к ней, он смог узнать время, когда была более или менее свободна, и шёл на беседу, в коей рядом с флиртом, на какой был способен, вытягивал множество других новостей.

– Какой из тебя лис! – говорил ему подловчий. – Как это ты сумел попасть в курятник!! Хей! Хей!

Яшко смеялся, потому что ему это льстило.

– Э! Громаза, – отвечал он, – ты также должен знать, что через баб всё лучше делается. Они язык не могут сдержать, а глаза имеют лучше наших!

– Э! Сонька мудрая! – говорил Громаза. – У нашего князя трудно что-либо добиться, у неё такие способы, что и к нему, если не сама, то через княгиню дорогу найдёт.

Начав со старшей пани с лести, Яшко дошёл до доверительных признаний. В вечернее время, потихоньку, говорил он ей о дворе Лешека, изучая, какие к нему чувства имел Конрад; признался ей, что он в Кракове высидеть не мог, что поехал к Святополку и Одоничу, и желал, чтобы правил князь Конрад.

Раз и другой он открыл ей это… она ничего ему не отвечала, но через пару дней, однажды, когда он сидел у Громазы, пришёл каморник князя и сказал ему, что пан по валам ходит и хочет его видеть. Ему также только это и было нужно. Он почти не знал князя, поэтому, прежде чем приблизился с поклоном, издалека стал к нему присматриваться.

Брата Лешека узнать в нём было трудно. Лицо было иное, нахмуренное, в складках,