Вожак повернулся и направился к машине. Парни двинулись следом, как два верных пса, готовых перегрызть горло любому, на кого укажет рука хозяина. Возле машины вожак обернулся и еще раз пристально посмотрел на дьякона. Потом сделал знак замершим на месте парням, и все трое забрались в машину.

Когда отец Андрей вернулся за столик, Марго казалась спокойной и беспечной.

— Кто это был? — спросил дьякон, усаживаясь рядом с ней.

— Так, один знакомый, — небрежно ответила Марго.

На смуглых скулах отца Андрея заиграли желваки. Он заговорил неожиданно резким голосом:

— Не морочьте мне голову, Марго. В какие темные дела вы впутались?

— Ни в какие. И вообще, с чего вы решили, что можете повышать на меня голос?

— Эти люди опасны, — сказал отец Андрей.

— Опасны? Да с чего вы взяли?

— Я не слепой. Это ведь бандиты, да?

— Не говорите того, чего не знаете, — холодно ответила Марго. — Это просто один мой давний знакомый.

— Знакомый? Вот как. Вы всегда так бледнеете, когда встречаетесь с «давними знакомыми»?

— Да ничего я не бледнею! Просто в зале такое освещение.

Марго замолчала. Молчал и дьякон, буравя лицо журналистки пылающими глазами.

— Ну хорошо, — не выдержала она. — Тут в общем-то нет никакой тайны. Просто я должна деньги одному человеку. Эти парни — его люди, только и всего.

— Много должны? — коротко спросил дьякон.

— Для кого как.

— А для вас?

— Для меня много.

— И как думаете расплачиваться?

— Найду рукопись Тихомирова и узнаю, кто его убил. За статью мне пообещали большой гонорар.

— А если не получится?

— Тогда и буду думать, как выкрутиться. И хватит меня допрашивать. Вы доели? Отлично. Расплачивайтесь, и пошли отсюда. Меня до смерти достала здешняя музыка.

1919 год, осень

У Пирогова заурчало в желудке, и он покосился на своих товарищей — не заметили ли? Есть хотелось неимоверно. Последние полчаса Пирогов пытался навести Алешу и артиста на мысли о еде, но те словно не слышали его. Вместо того чтобы подумать о хлебе насущном, эти ненормальные вновь болтали о всяких отвлеченных пустяках. «Будто они сделаны не из той же материи, что и я, — сердито думал Пирогов. — Словно им совсем не ведом голод. Хотя… черт их знает, этих сумасшедших! Может, они питаются холодным ветром?»

Пирогов поежился.

«Дьявол! Не знаю, как у них, а у меня от этого ветра, кроме противного сквозняка в желудке, никакого пополнения».

— Шевели копытами, старая кляча! — прикрикнул Пирогов на лошадку и стегнул ее вожжами, чтобы хоть как-то выпустить пар.

Лошадка дернулась было вперед, однако уже через минуту вновь заковыляла скособоченным, инвалидным шагом, понурив большую, неуклюжую голову.

— В скором времени, — болтал между тем артист за спиной у Пирогова, — человек совсем откажется от искусства. Вместо картины повесит на стену какую-нибудь закорючку и будет уверять, что это не просто закорючка, а настоящий вызов Богу, чувству или на худой конец консерватизму предков.

— Такого не может быть никогда, — возражал ему Алеша. — Человек не удовлетворится голым вызовом, ему нужна красота.

— Красота? Господа критики расскажут вам, что эта закорючка красива, и совершенно убедительно обоснуют свою точку зрения. Они вам подскажут нужный угол зрения. В конечном итоге вы получите удовольствие не от закорючки, а от этого самого «угла зрения». Закорючку можно повернуть и так, и этак, а можно вообще нарисовать на ее месте другую — это абсолютно не будет иметь значения. Главное — мысль, которую эта закорючка призвана иллюстрировать.

Алеша ответил с холодком в голосе:

— Мне кажется, нужно быть бесчувственным кретином, чтобы отказаться от живописи и перейти к подобным закорючкам. Человек никогда не откажется от красоты.

— Еще как откажется! И обоснует свой отказ с чрезвычайной легкостью. Придумает, например, что живопись как искусство полностью себя исчерпала. Что писать картины в реалистической манере после Тициана и Рембрандта не имеет смысла. Лучше ведь все равно не напишешь. Тем более для изображения реальности как таковой существуют фотография и синематограф.

— Глупость какая, — поморщился Алеша. — Любой поймет, что дело тут не в реалистичности изображаемого, а в преломлении божественного света через призму конкретной человеческой души. А ваши фотографические снимки к тому же не имеют цвета.

— В таком случае они с успехом заменят графику. Хотя, я слышал, уже появились фотографии в цвете. А если нет, так скоро появятся. Этот идиотский научный прогресс не стоит на месте, он постоянно подбрасывает нам что-нибудь новенькое, чтобы мы не заскучали и не стали слишком много думать. В скором времени благ будет так много, что человеческой жизни не хватит, чтобы все перепробовать.

Пирогов, которому показалось, что разговор свернул наконец-то на гастрономическую тему, обернулся и хотел вставить слово, но артист заговорил вновь:

— Однажды я наблюдал занятную сцену. Один ростовский толстосум ради потехи затащил в ресторан двух оборванных бродяг. Выставил на стол роскошные закуски и сказал, что они могут есть все, что хотят, но не более пяти минут. Один бродяга придвинул к себе блюдо с фаршированным молочным поросенком и стал неторопливо его поедать. А второй стал бегать вокруг стола, отрывать от разных кушаний по куску и пихать себе в рот. Через пять минут первый отодвинул пустое блюдо и со счастливым видом поблагодарил помещика за вкусное угощение. Второй хотел сделать то же самое, но вместо слов благодарности его обильно вырвало…

— О-о-о, черт! — взревел, не выдержав, Пирогов. — Это издевательство когда-нибудь прекратится? Клянусь честью — если я не поем в ближайшие полчаса, я буду грызть эту рогожу!

— Вам повезло, Пирогов, — с усмешкой сказал артист. — Видите, там, на горизонте? Это деревня. Там вам наверняка удастся чем-нибудь…

— Там пожар! — воскликнул вдруг Алеша, привставая с телеги. — Это ведь дым? Пирогов, погоняйте! Быстрее!

— К чему эта спешка? — недовольно огрызнулся Пирогов.

— Мы должны быть там! Обязательно должны! У меня предчувствие!

— Да чего ради нам мчаться на пожар? Мы что, брандмейстеры?

— А ну вас с вашими вопросами! Отдайте вожжи!

И Алеша с такой неожиданной силой выдернул вожжи из рук Пирогова, что толстяк чуть не свалился с телеги.

— Н-но, пошла! — крикнул Алеша, погоняя лошадь.

Пирогов вынужден был схватиться за борт телеги, чтобы не вывалиться, и возмущенно посмотрел на артиста.