— Сами вы будете жариться в аду! — крикнул Алеша. — Не хотите помочь, так убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Алеша вытер рукой мокрый, перепачканный сажей лоб и повернулся к товарищам.

— Надо бы ему молока раздобыть, — сказал он. — Идальго, вы не могли бы этим заняться?

— Я? Конечно. Безусловно. — Артист поднялся с корточек, огляделся и зашагал к самой чистой и основательной хате.

Вернулся он минут через десять, держа в руках маленькую глиняную крынку и старую перчатку из желтой, сморщенной кожи.

— Это для удобства, — объяснил он Алеше. — Надо проделать в пальце дыру, и малыш сможет сосать, как через соску. Насчет чистоты не беспокойтесь, помыл и обработал самогонкой.

— Самогонкой? — оживился Пирогов. — Где это вы ее взяли?

— Где взял, там больше нет. Алеша, вы когда-нибудь кормили младенца?

Алеша покачал головой:

— Нет.

— Тогда, будьте добры, передайте ребенка мне, а сами отойдите в сторонку, чтобы не отвлекать. И Пирогова с собой прихватите. Я не могу управляться с двумя младенцами одновременно.

— Пойдемте, — сказал Пирогову Алеша. — Попробуем раздобыть какой-нибудь еды. Думаю, в этом деле от нас с вами будет больше проку.

* * *

Сестра милосердия оказалась маленькой, молодой женщиной с подвижным лицом и птичьими повадками. В углу ее рта лихо дымилась папироса.

— Позвольте представиться — Павел Пирогов! — пробасил Пирогов, делая что-то вроде поклона. — А это…

— Откуда он у вас? — спросила сестра, прищурившись на Алешу и на посапывающий сверток, который он держал в руках.

— Мать погибла в пожаре, — сказал Алеша, — а родственников нет.

— Совсем никого?

— Никого.

— Представьте себе, — снова встрял в разговор Пирогов, — совершеннейший сирота. К тому же…

— Он у вас обгоревший? — резко спросила сестра милосердия, не обращая внимания на галантный лепет Пирогова.

— Да, — ответил Алеша.

— Надо его осмотреть. Дайте!

Сестра взяла младенца из рук Алеши, положила его на стол и, не вынимая папиросу изо рта, быстро и ловко распеленала.

— Грязненький, но ожогов нет, — сказала она. Провела пальцами по животу младенца, улыбнулась. — Совсем здоровенький.

— Быть того не может, — сказал артист. — Посмотрите внимательней. У него должны быть ожоги по всему животу.

Сестра вновь, на этот раз гораздо тщательней, осмотрела младенца.

— Нет, все в порядке. Вам, мой милый, показалось.

— Разрешите взглянуть?

Артист и Пирогов склонились над младенцем.

— В самом деле целый, — изумленно проговорил Пирогов.

Артист же ничего не сказал, только растерянно почесал пальцем переносицу.

— Ну? — обратился к нему Алеша. — Что вы на это скажете, господин итальянец?

— Вероятно, мы ошиблись с диагнозом. Приняли грязь за ожоги.

— Определенно, — кивнул Пирогов. — Развели панику на пустом месте.

Младенец, словно поняв, что говорят о нем, запищал и задрыгал ножками.

— Чудесный ребенок, не правда ли? — широко улыбнулся Пирогов и как бы невзначай тронул сестру за талию.

— Нужно перепеленать его в чистую пеленку, — сказала сестра. Посмотрела на грязную тряпку, в которую был завернут младенец, и брезгливо добавила: — А эту дрянь выбросить.

— Не надо ничего выбрасывать, — сказал Алеша. — Я ее заберу.

— И на кой ляд она вам сдалась? — поинтересовался Пирогов.

— Нужна.

Ребенка запеленали в чистое, а грязную тряпицу Алеша аккуратно свернул и положил в карман.

— Нам пора, — сказал артист сестре. — Спасибо, что приняли малыша.

— Я не гарантирую, что он выживет, — сухо ответила сестра. И сурово добавила, стряхнув с папиросы пепел: — В нынешних-то условиях.

— Этого никто не может гарантировать, — сказал артист. — Но вы, по крайней мере, постараетесь.

— Вы нас просто спасли! — прогудел Пирогов. — Позвольте узнать, добрая самаритянка, как ваше имя?

— Мое имя не имеет к делу никакого отношения, — отрезала сестра. — И кстати, уберите руку с моего бедра. Это вам не подставка.

Пирогов досадливо крякнул, но убрал руку и постарался замаскировать смущение развязной улыбкой.

— Нам нужно ехать, — повторил артист. — Спасибо за все, сестра.

— Помогай вам Бог! — сказала в ответ сестра милосердия и перекрестила путешественников.

Когда подвода отъезжала от крыльца приюта, она крикнула:

— Эй! Как вас там? Постойте! Как его зовут?

Пирогов поспешно натянул вожжи. Лошадка остановилась, и путешественники переглянулись.

— Про имя-то мы спросить совсем забыли, — тихо сказал Пирогов.

— Его фамилия Берсенев! — крикнул сестре артист. — Зовут Алексей!

Алеша возмущенно дернул его за рукав, но тот отмахнулся.

— Запомнили? Алексей Берсенев!

— А отчество?

— Пишите — Алексеевич! — снова крикнул артист. Затем повернулся к Пирогову и коротко распорядился: — Поехали! Ну же!

И повозка снова загромыхала по ухабам.

Когда отъехали подальше, Алеша сердито спросил у артиста:

— Зачем вы ей соврали?

— Благодаря моему вранью младенец получил имя и фамилию, — спокойно ответил тот. — А то назвали бы человека каким-нибудь Бездомным или Подкидышевым. Или еще какую-нибудь мерзость придумали бы.

Они взобрались на телегу.

— Странно, — с задумчивой полуулыбкой произнес Алеша, удобнее устраиваясь на рогоже. — Получается, что теперь на свете два Алексея Берсеневых.

— Не льстите себе, — откликнулся артист. — В одной только Москве Берсеневых штук сорок наберется. И половина из них Алексеи.

— То не в счет, я ведь про них ничего не знаю, — возразил Алеша.

— Вы и про этого ничего не знаете. А ну как вырастет живодер или палач. Как тогда запоете?

— Не говорите глупости, — нахмурился Алеша. — С чего ему вырастать палачом? Нет. Он будет достойным гражданином своей страны. Может быть, архитектором. А может, поэтом.

— А может, чиновником-казнокрадом, — подлил дегтя артист. — В чинах и в летах, в почтении и в достатке.

— Лично я бы от такой участи не отказался, — заметил Пирогов, берясь за вожжи. — Все лучше, чем стишки кропать да голой задницей сверкать. Пошла, милая! Пошла!

Он стегнул вожжами по крупу лошадки, и она лениво заковыляла по пыльной дороге крохотного городка с кривыми улочками и такими же кривыми домами, во многих из которых уже никто не жил.