class="p1">В конце марта Оруэлл вслед за войсками союзников вошел в Кельн. «Спустя несколько лет войны странно стоять на немецкой земле»77, – писал он в своем единственном репортаже, после чего заболел и попал в госпиталь. Пока Оруэлл лежал в госпитале, он пропустил несколько срочных писем, которые Эйлин отправляла ему в Hotel Scribe. 29 марта в больнице в Ньюкасл ей должны были удалить матку из-за появившейся в ней опухоли. В этих письмах Эйлин писала о стоимости операции («не думаю, что я стою всех этих денег»78), а также очень хладнокровно и спокойно размышляла о смерти на операционном столе. Она говорила и о том, каким бы хотела видеть будущее ее мужа. Эйлин считала, что Оруэлл должен бросить заниматься журналистикой, сконцентрироваться на романах и как можно скорее переехать в деревню. «Я даже не думаю, что ты догадываешься, каким кошмаром была для меня жизнь в Лондоне… Все эти годы мне казалось, что я живу в концентрационном лагере легкого режима»79. После возвращения в Париж Оруэлл прочитал письма Эйлин и направил ей телеграмму, но было уже поздно. На следующий день телеграммой из The Observer его известили о кончине его жены. Эйлин умерла от остановки сердца на операционном столе, под анестезией. Ей было 39 лет.

Оруэлл прилетел в Лондон на военном самолете, в отчаянном состоянии появился у дверей Инес Холден, после чего поехал на похороны в Стоктон-он-Тис. Из-за унаследованной от отца сдержанности многие друзья Оруэлла считали, что он стоически воспринял свою утрату, однако писатель выразил свои чувства в письмах, в которых писал не столько о своем горе, сколько о несправедливости судьбы, выпавшей на долю Эйлин. «Самое страшное произошло после пяти ужасных лет, во время которых она перерабатывала и ей нездоровилось, когда жизнь, наконец, начала налаживаться»80, – писал он Энтони Пауэллу. Оруэлл чувствовал себя виноватым за то, что изменял Эйлин, был эгоистом, не придавал должного значения ее болезни и отсутствовал тогда, когда был ей нужен больше всего. Ощущение одиночества не покидало его последующие четыре года. Коллега и подруга Эйлин Леттис Купер писала: «Не думаю, что он о ней много заботился, но считаю, что он ее любил. Не думаю, что он вообще был в состоянии о ком-либо заботиться, включая себя самого»81.

Оруэлл, как обычно, погрузился в работу и спустя несколько дней после похорон вновь был в Европе. Находясь в Париже сразу после капитуляции Германии, он наблюдал, как парижане в течение двух дней гуляли по улицам с криками «Avec nous!» и пением La Marseillaise. Он посетил Штутгарт, Нюрнберг и Австрию, наблюдая за тем, что осталось после падения диктаторского режима, и был в ужасе от увиденного: «Гулять по лежащим в руинах городам Германии – значит испытывать сомнения в том, что цивилизация будет развиваться дальше»82.

Такие утверждения было легко делать человеку, не пережившему оккупацию, но когда Оруэлл увидел, как в лагерях для военнопленных издеваются над офицерами SS, то почувствовал, что «само представление о мести и наказании похоже на детские мечты»83. Он считал, что суды над военными преступниками и раздел Германии не помогут залечить раны людей в Европе, а лишь будут способствовать тем, кто хочет отомстить. Он представил себе, как военных преступников выводят на арену стадиона Уэмбли, чтобы их растерзали дикие звери и затоптали слоны, и решил, что свободных мест на трибунах точно не будет84. Эта картина предстала у него перед глазами, когда он в январе посетил в Лондоне выставку под названием «Ужасы концентрационных лагерей» и подумал о том, что все это очень сильно похоже на порнографию. В романе описано, как у церкви святого Мартина собирались толпы людей, чтобы посмотреть на казнь военнопленных и военных преступников. Происходившие после войны в Нюрнберге и Харькове процессы над нацистами Оруэлл счел «варварскими»85 и точно так же, как Уинстон Смит, решил «участвовать в этом только путем просмотра новостных лент». Все это, по мнению Оруэлла, являлось «очередным уходящим вниз витком спирали, который мы наблюдаем уже с 1933 года»86.

В 1945-м Оруэлла также занимал вопрос предрассудков. Если намек на антисемитизм присутствует в романе в образе Голдстейна, то расизм вообще никак не фигурирует. Более того, в книге Голдстейна написано то, что в Океании расовой дискриминации не существует, так как партия построена по принципу идеологии, а не крови. Тем не менее Оруэлл задумывался над тем, чтобы сделать расизм частью ангсоца. В одном из первоначальных набросков романа присутствует антисемитизм и «антиеврейская пропаганда»87. Там есть сцена, в которой Уинстон смотрит новостной ролик, в котором показано, что тонущие беженцы являются евреями, и рассказывается о линчеваниях, происходящих в американской части Океании88.

Однако было бы ошибочно считать то, что Оруэлла не волновали этнические предрассудки. Еще в «Дороге на Уиган-Пирс» он назвал расовые предрассудки «полностью фальшивыми»89 во всех своих проявлениях. В колонке «Так, как мне нравится» он с негодованием писал о расистских выпадах против чернокожих американских солдат в Лондоне, а также критиковал то, что афроамериканцев «выталкивали из доходных профессий, над ними измывались белые полицейские и дискриминировали белые судьи в судах»90. В 1945 году, в эссе «Антисемитизм в Британии» для журнала Contemporary Jewish Record, Оруэлл писал: «В современной цивилизации не хватает какого-то психологического витамина, именно поэтому все мы в большей или меньшей степени подвержены безумной вере в то, что целые расы или нации каким-то необъяснимым образом являются хорошими и плохими»91.

Этой безумной верой являлся национализм в спектре от фашизма до сионизма. Оруэлл не склонялся к мысли о том, что все они были одинаково плохими, но в них присутствовали одинаковые умственные склонности и привычки. Оруэлл считал, что патриотизм являлся большей частью подсознательным и доброкачественным, это было скорее чувство, чем идеология. В эссе «Заметки о национализме», написанном во время пребывания на континенте, он называл национализм «жаждой власти, подпитанной самообманом. Каждый националист способен на самую вопиющую нечестность, но, считая, что служит чему-то большему, чем он сам, абсолютно уверен в своей правоте»92. Оруэлл перечислил десятки примеров того, как люди верили в эмоционально приятную ложь, игнорировали очевидные факты, использовали двойные стандарты и переписывали ход произошедших событий. Психологические составляющие двоемыслия или «контроля над реальностью» описаны в его романе как способность «придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих… забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и,