главное, применять этот процесс к самому процессу – вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом»93.

Национализм был ключом к теории политической психологии Оруэлла, открывавшим самые разные психические состояния, наклонности и ошибки. То, что расцвело буйным цветом в его самом известном романе, он разрабатывал и ранее. Чтобы выжать из себя эти наклонности, надо было сделать над собой «моральное усилие»94, признать их и определить, откуда они «растут». Оруэлл говорил, что, например, антисемитизм надо исследовать тем, «кто знает, что у них нет иммунитета к этому чувству»95. В число этих людей он включил и самого себя. В 1930-х, и в особенности в «Фунтах лиха в Париже и Лондоне», он позволил себе ряд унизительных замечаний в адрес евреев, которые были достаточно распространенными среди представителей его класса и его эпохи. Свое отношение к евреям он начал пересматривать во время войны, но стоит отметить, что он так и не пересмотрел свое отношение к рефлекторной гомофобии и бездумному отрицанию феминизма. Он отмечал, что согласие с неприемлемостью антисемитизма не означало того, что люди начинали исследовать свои предрассудки, это означало, что они пытались подобрать новые определения антисемитизма, в которые сами не попадали, перечисляя при этом примеры дурного поведения евреев. Оруэлл писал: «Эти обвинения лишь оправдывают сидящие глубоко в душе предубеждения. Бороться с этими предубеждениями при помощи фактов и статистики не просто бесполезно, а иногда даже хуже, чем бесполезно»96. Одной из особенностей антисемитизма является «способность верить в истории, которые совершенно не могут быть реальными»97.

Оруэлл представлял себе расовые предрассудки в виде нерва, который если не затронуть, то можно и не заметить. Идеологии наподобие нацизма активировали этот нерв для достижения своих собственных целей, но диктатура могла функционировать только при условии, что ее поддерживали массы, которые были запуганы, пребывали в состоянии апатии или страха. Понимание Оруэллом самокритики на уровне личности и нации означало необходимость признания того, что тоталитаризм не был феноменом, свойственным лишь Германии и России, он был заболеванием, способным охватить всю Европу. В каждом из нас заложено желание чувствовать свою правоту и любыми средствами защищать свое мнение. В романе если человек уже заражен этим вирусом, не имеет значения, существует ли Большой Брат или нет, а также наблюдает ли в какой-то определенный момент полиция мыслей за каждым человеком. Самая убедительная ложь – это та, которой мы обманываем сами себя. В колонке о политических брошюрах, написанной в 1944 году, Оруэлл сделал следующее, касающееся всех партий наблюдение: «Никому нет никакого дела до правды, все выступают со своей “программой”, полностью игнорируя справедливость и достоверность, и те, кто не желает, может совершенно спокойно игнорировать любые факты… Никто не готов признать, что их оппонент может быть умным и честным»98.

В эссе «Заметки о национализме» описаны понятия, еще не имевшие четких названий во время его написания: склонность к подтверждению своей точки зрения, пузырь фильтров, эффект обратного результата и групповое мышление[40]. Оруэлла не интересовали личности Гитлера и Сталина, о которых он писал крайне мало. Его интересовало, почему люди им подчинялись. Одной из причин того, что люди подчинялись диктаторам, была общая деградация консенсуса по поводу реальности. Оруэлл писал о том, что люди, читающие газеты, сталкиваясь с нечестностью и подтасовкой фактов, приходили к выводу, что правды вообще никогда не добиться: «Неуверенность в том, что происходит, способствует тому, что в умах появляются сумасбродные идеи»100.

4 июня 1945 года Уинстон Черчилль выступил по радио. Это было предвыборное обращение к нации, в котором он много говорил об однопартийном полицейском государстве: «Не существует никакого сомнения в том, что социализм неразрывно связан с тоталитаризмом и раболепным поклонением государству. Ни одно социалистическое правительство не может себе позволить свободного выражения мнений по поводу общественного и экономического порядка в стране, а также резких выражений общественного недовольства. Правительство будет вынуждено создать некое подобие гестапо, вполне возможно, изначально в какой-то определенной гуманитарной форме»101.

Лидер лейбористов Клемент Эттли справедливо назвал выступление Черчилля «вторым пришествием»102 «Дороги к рабству». Общественность не очень понимала, как такая оценка вяжется с образом стеснительного, безукоризненно честного и надежного человека, который в течение пяти лет работал вместе с Черчиллем в коалиционном правительстве. Оруэлл отмечал, что Клемент Эттли формой черепа был, конечно, слегка похож на Ленина, но совершенно точно не являлся рвущимся к власти тираном. Британцы не мечтали о социализме, и согласно результатам опроса общественного мнения, проведенного в 1943 году, всего 3 процента населения жаждало «серьезных изменений» в послевоенные годы103. Британцев привлекало более справедливое общество, о котором лейбористы говорили в своем предвыборном манифесте.

После возвращения из Парижа Оруэлл писал про выборы для The Observer. Он хотел отразить в своих статьях мнение обычных людей, но обычные люди молчали, словно воды в рот набрали. Люди на улицах полностью игнорировали выборы. «Перед лицом опасности и прекрасных политических возможностей люди продолжают заниматься своей жизнью, словно в сомнамбулическом сне»104, – писал Оруэлл. Он предполагал, что партия Черчилля наберет незначительное большинство на парламентских выборах 5 июля, но лейбористы получили 393 мандата из 640. В колонке для Partisan Review Оруэлл писал: «Я ошибался по нескольким пунктам, но, насколько понимаю, все остальные тоже ошиблись»105. Включая и победителей. На следующий день после объявления результатов голосования американское посольство в Лондоне отправило в Вашингтон телеграмму со словами о том, что «никто не был так сильно удивлен результатами, как сами руководители лейбористской партии»106. Вечером того «странного, драматичного и похожего на сон дня»107, по словам лондонского корреспондента The New Yorker Молли Пантер-Даунс, на праздновании лейбористов в Дворцовом холле пели «Иерусалим», и председатель партии Гарольд Ласки не без некоторого ехидства назвал себя «временным главой социалистического гестапо».

Можно простить Оруэллу ошибочные прогнозы результатов выборов. Сложнее простить недостаточный энтузиазм писателя по поводу правительства, которое сделало гораздо больше для дела демократического социализма, чем любая другая администрация лейбористов до и после этих событий. Социализм Клемента Эттли был патриотичным, прагматичным, антиимпериалистическим, антисталинистским, «основанным на фундаментальных приличиях»108 и подпитанным идеями Эдварда Беллами и Уильяма Морриса. Премьер-министр лейбористов настаивал на том, что социализм должен быть подстроен под «природный гений людей каждой конкретной страны»109. В этом смысле программа лейбористов во многом совпадала с тезисами, высказанными Оруэллом в эссе «Лев и единорог».

Идейно Оруэлл был близок левому крылу лейбористов, которое без особой любви относилось к политике Клемента