И, наконец, не будем забывать фактор времени. Старые революционные кадры уходят или умирают, новые животные рождаются или их покупают, вот и выросло поколение четвероногих Глеткиных, которым и помнить-то нечего. Уинстон Смит размышляет о том, что через двадцать лет «важный и простой вопрос: “Была ли жизнь до революции лучше, чем сейчас?” перестанет раз и навсегда существовать, потому что на него невозможно будет ответить»133. И вот тогда победа над памятью будет окончательной.

В июне 1945 года Оруэлл сказал Варбургу, что написал двенадцать страниц нового романа и нанял домработницу, чтобы ухаживать за Ричардом. Сьюзен Уотсон обожала своего нового работодателя, которому, в свою очередь, нравилось то, что эта женщина принесла в его закостеневший от грусти дом немного жизни и света. Ему также нравился шоколадный торт, который она пекла. «Однажды центр торта не пропекся, и он получился не очень вкусный. Но, понимаете, он не возражал, ему нравились вещи, которые были немного неправильными»134.

Это точно. В глубине души Оруэлл считал себя неудачником, человеком, побитым жизнью. Варбург отмечал, что писатель «не любил ассоциировать себя с чем-либо очень сильным или успешным»135. Однако многие из друзей считали, что Оруэлла ждет несказанный успех. В сентябре 1941-го Инес Холден присутствовала на ланче во время конгресса ПЕН-клуба136. На том ланче присутствовали Артур Кёстлер, Сирил Конноли и Стив Смит, и Конноли бился об заклад пятью бутылками бургундского за то, что в ближайшие пять лет Оруэлл напишет бестселлер.

То пари Кёстлер выиграл не спустя пять, а спустя четыре года. Роман «Скотный двор» вышел 17 августа, и издательство Secker & Warburg очень быстро распродало почти все двадцать тысяч экземпляров, на печать которых пошла вся бумага, которая в тот момент была на производстве. Оруэлл был рад тому, что может наконец заплатить за ланч с Варбургом. Писатель был очень удивлен тем, что книгу, для которой он с трудом нашел издателя, хором хвалили все критики. Он же ожидал реакции только от изданий The Daily Worker и The New Statesman. Критика хорошо встретила и перевод его романа на другие языки137, хотя зачастую в тексте иностранных рецензий Оруэлл мог только разобрать слова «Гулливер» и «Свифт». Один из основателей журнала Partisan Review Филип Рав писал: «Меня удивило отсутствие негативной реакции на книгу»138. Единственной причиной недовольства Оруэлла могло быть лишь то, что в ряде книжных магазинов его книгу ошибочно поместили в раздел детской литературы, что писатель в некоторых из них исправил собственноручно139.

Роман «Скотный двор» понравился даже тем, кого Оруэлл и не надеялся удивить. Сын Черчилля Рэндольф взял экземпляр для прочтения, поговаривали, что роман прочитала королева. А придерживавшийся крайне правых взглядов газетный магнат лорд Бивербрук, которого Оруэлл запомнил как человека, «больше похожего на обезьяну на палочке, чем можно было бы подумать, что кто-то может выглядеть так нарочно»140, после прочтения книги пригласил писателя на ланч. Вскоре Оруэллу пришлось напоминать обожателям, что он все-таки социалист. Когда герцогиня Атхолл пригласила его выступить на собрании правой организации «Лига европейской свободы», Оруэлл объяснил, что не питает уважения к организации, выступающей за свободу в Европе, но не в Индии. «Я придерживаюсь левых взглядов и должен вести себя соответствующим образом, пусть даже я ненавижу русский тоталитаризм и его зловредное влияние на эту страну»141, – написал он в ответ на приглашение.

Оруэлл говорил в Париже Альфреду Джулсу Айеру142, что его волнует то, что он может «порадовать» своих политических противников. Уильям Эмпсон также выразил в письме озабоченность по этому вопросу: «Опасность ситуации заключается в том, что разные читатели могут трактовать ее по-разному… Я хотел тебя предупредить… тебе надо ожидать, что тебя могут “неправильно понять”, эта форма в лучших ее проявлениях предполагает, что писателя будут трактовать шире, чем он предполагал». Автор заметок «Семь типов двусмысленности»143 был совершенно прав, даже вдвойне, – более того, все, что он говорил по поводу романа «Скотный двор», с таким же успехом можно отнести и к роману «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый».

Умные дамы и мужи правых взглядов посматривали на представителей левого крыла, потому что до конца не были уверенны в том, что же Оруэлл говорил про революцию[42]. Некоторые из нью-йоркских друзей бывшего редактора Partisan Review Двайта Макдональда увидели в романе следующую истину: «к черту все и да здравствует статус-кво»145. Давний недруг Оруэлла Кингсли Мартин обвинил его в «достижении границы идеализма и приближении к пафосу цинизма»146, а также высказал предположение о том, что автор изобразил себя в роли старого осла Бенджамина, скептически относящегося ко всему происходящему, жизнь для которого означала «голод, трудности и расстройства»147, вне зависимости от того, кто стоит у руля. Однако образ Бенджамина больше похож на пессимистически настроенного консерватора, чем на Оруэлла, который писал в эссе о Кёстлере, что можно отрицать возможность рая на земле, не отбрасывая надежды на то, что жизнь все-таки может стать лучше.

Стоит отметить, что в романе «Скотный двор» не фигурирует суррогатный образ Ленина. Лучшие качества Ленина достались образу Майора, худшие – Наполеону. Оруэлл не дает четкой оценки Ленину, хотя вскоре после выхода книги он писал, что «семена зла были там с самого начала… не думаю, что что-то бы сильно изменилось, если бы у руля остались Ленин или Троцкий». Воспринимать роман как антиреволюционный – все равно что думать, что Оруэлл предпочитал мистера Джонса. Риторика Майора вдохновляет, а постреволюционный экстаз животных полностью обоснован. «Самым интересным фактом по поводу революционной деятельности является то, что несмотря на неудачи, она постоянно продолжается. Видение мира свободных и равноправных людей, живущих вместе в состоянии братства… никогда не становится реальностью… но вера в него никогда не умирает»148, – писал Оруэлл в 1948 году.

Для Оруэлла точкой невозврата в романе является момент, когда животные позволяют свиньям монополизировать молоко и яблоки, что, в его представлении, символизировало подавление кронштадтского восстания в 1921 году, последнего крупного восстания, целью которого было построение в России демократического социализма. Писатель говорил Макдональду: «Если кто-то и считает, что я защищаю статус-кво, то только, как мне кажется, потому, что они стали слишком пессимистичны и предполагают, что нет никакой альтернативы между диктатурой и вседозволенностью капитализма»149. Роман «Скотный двор» был бы не таким грустным, если бы не понимание того, что все могло бы быть совсем иначе.

Роман «Скотный двор» вышел практически в самые последние дни Второй мировой войны. В апреле Оруэлл писал из Парижа Давиду