– Ма-а-ма! Он меня ударил! – завыла она, кривя рот и окончательно превращаясь в маленькую обиженную девочку.

– Да что ж это такое! – возмутилась домработница, подбегая к ней и пытаясь поднять ее на ноги. – Маша… Машенька! Боже мой! Олег Петрович! Что же вы не вмешались? Как же вы могли допустить?

– Я ничего не видел, – сказал Олег Петрович, который отлично видел все. Но в данной ситуации капитан Кошкин был бы последним человеком, который стал бы вмешиваться.

– Вы – звери, вот вы кто! – набросилась Наталья Алексеевна на присутствующих. – Звери!

И тут Лев Подгорный показал себя во всей красе. Положим, это была хамская краса, чего уж там говорить; однако она вызвала всеобщее молчаливое одобрение.

– Сделайте одолжение, засуньте вашу дочурку туда, откуда вы ее вытащили, – сказал он. – На переработку, потому что она нам осточертела.

Домработница вытаращила глаза, но тут же нашлась.

– А вы убирайтесь из нашего дома! Это наш дом! Валите отсюда! Все вы, поняли? И вы тоже! – крикнула она в лицо Лизе, которая оказалась к ней ближе всех.

– Сейчас ты у меня сама свалишь, гнида, – негромко, но крайне отчетливо проговорил Филипп. – На кладбище.

Наталья Алексеевна обвела взглядом гостей, прикинула, что их много, а их с Машей только двое, и решила повременить с вступлением в наследство.

– Ничего, Маша, ничего, – ласково говорила она, поднимая дочь с земли. – Идем в дом, тут холодно. А они пусть провалятся! И готовить я вам больше не буду! – громко прибавила она. – На стирку-уборку тоже можете не рассчитывать!

– Ой, как мы испугались, – сладко пропела Илона Альбертовна, щуря глаза.

Мать и дочь двинулись к дому, но на полпути Маша высвободилась и сердито оттолкнула Наталью Алексеевну.

– Да отстань ты от меня, дура! – бросила Маша. Мало-помалу к ней возвращалось привычное хамство.

С неба вновь начал сыпать снег, но на этот раз он был мелкий и колючий.

– Давайте заберем их в дом, – сказала Лиза, указывая на полотна.

Никто не стал возражать, и вскоре гости вернулись в каравеллу, неся с собой спасенные работы Евгении. Макс разложил их на диванах и на столе в бильярдной и, морщась, рассматривал поврежденные рамы.

– Вы не возражаете, если я возьму себе кое-что? – очень вежливо спросил он у Лизы.

– А почему вы спрашиваете у меня? – удивилась та. – Вы же слышали: хозяйкой здесь будет это… это создание.

– Я не считаю ее хозяйкой чего бы то ни было в этом доме, – последовал ответ. – Хозяйкой я считаю вас.

Лиза внимательно поглядела на него.

– Конечно, – неловко сказала она, – берите, если хотите.

Доронин кивнул.

– Не сомневаюсь, что вы захотите с ней судиться, – сказал он. – Если что, можете вызвать меня как свидетеля. Обещаю любую помощь.

– Спасибо, – пробормотала Лиза. – Мы… если что, мы с вами свяжемся.

Филипп, для которого поход в сад не прошел даром, повалился в кресло в углу и, морщась, стал растирать ногу. Илона Альбертовна, стоя возле него, задумчиво смотрела в окно.

– Да, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь, – удружил нам Валентин с этим завещанием!

– Согласен, – мрачно промолвил зять. – Лиза!

– Что? – спросила его жена.

– Ты не помнишь… – Филипп понизил голос и воровато оглянулся. – У твоего отца где-то стоял коньяк, не то столетний, не то 50-летний… Мне бы выпить, а то я в свитере на улицу выскочил, когда все побежали.

– Хорошо, – сказала Лиза, – я сейчас…

Она вернулась через несколько минут, неся с собой початую бутылку и небольшой бокал.

– Она что, открыта? – удивился Филипп. – Кажется, твой отец говорил, что у него рука на нее не поднимется…

– Небось Надя с Дмитрием нашли, – неприязненно ответила Лиза, оглядываясь на Кавериных. – Даже в кабинет отца залезли… Будешь?

– Да, только чуть-чуть. – Он примирительно улыбнулся. – Извини, что я заставил тебя… ходить туда.

Лиза метнула на него быстрый взгляд.

– Ничего, – сдержанно ответила она. – Будем надеяться, что няня без нас позаботится о детях…

– Конечно, позаботится, – заверил ее Филипп, залпом опрокидывая коньяк. Он закашлялся и поперхнулся.

– А у меня душа болит, – пожаловалась Лиза. – Как они там без нас? Мы ведь никогда еще не разлучались…

– Да ладно тебе, не разлучались! А помнишь, как мы в Париж ездили? Тоже без них.

– Да, но это было другое, понимаешь… Совсем другое!

И дочь Адрианова, тяжело вздохнув, взяла из рук мужа бокал и налила туда коньяка, но уже для себя.

– Олег Петрович, можно войти?

– Да, конечно, Виктория Александровна.

Полки, полки, полки. Книги, книги, книги. Кое-где за стеклами – старые поздравительные открытки, подписанные детским почерком Лизы, разные сувениры, привезенные из путешествий – фарфоровые собачки, крокодил в шляпе, прозрачный шар с Пизанской башней внутри. Несколько фотографий, по преимуществу черно-белых. Адрианов и съемочная группа его первой экранизации, Адрианов и Барсова, звезда экрана 70-х – кажется, она умерла в психушке уже в 90-е годы. Но на фото она торжествующе улыбается, закинув голову… и в этой ее манере закидывать голову Виктория впервые подмечает что-то общее с Евгенией.

Другое фото – Адрианов между братьями Елисеевыми. Эти тоже были знаменитыми авторами детективов в советские времена. И все трое теперь там, где когда-нибудь окажутся все живущие.

Еще одно фото было цветным, и при виде его у Виктории сжалось сердце. Конец 90-х, поляроидный снимок, сделанный в этой самой библиотеке. Посередине – Адрианов, похожий на старого льва, но веселый и словно помолодевший, а по сторонам – она в каком-то жутковатом безвкусном наряде (привет тогдашней нищете) и тоненькая, светловолосая Евгения в желтом джемпере.

«Кто же нас тогда снимал? – подумала Виктория. – Лева? Ну конечно, он!»

Книги. Полки. Шкафы. Старые часы: тон, тон, тон. Уют? Уют, но потревоженный. И вновь за окном в форме капли бесшумно падает снег.

Стоя за столом, Олег бросил на свою гостью как бы безразличный, но на самом деле очень внимательный взгляд. И Виктория, которой на самом деле очень нужно было поговорить с капитаном, все же смутилась и, изменив направление, подошла к другому столу, который спрятался в углу. На поверхности этого стола расположилась пишущая машинка «Эрика» с белыми буквами на черных клавишах. Старая, старая машинка, произведенная в забытой стране под названием ГДР.

– А лента-то заправлена, – сказала вслух Виктория.