стиле был нарисован профиль товарища Косыгина и его изречение: «Планомерное улучшение уровня жизни граждан — неотъемлемая составляющая строительства коммунизма».

Все в сборе, можно ехать в Москву.

— Сережа, можно я пока комиксы рисовать не буду больше? — спросила Надя.

— Ты же сама решаешь, — обернувшись, с улыбкой развел я руками. — Можешь делать, что хочешь.

Кивнув, Надя пояснила:

— К нам Екатерина Алексеевна в гости приходила. Комиксы ей нравятся, но она меня немножко ругала за то, что своих картин мало рисую и на выставки не езжу. Нужно наверстывать.

— Правильно, — поддержал я генеральную линию партии. — С твоим талантом на комиксы размениваться все равно что гвозди микроскопом забивать.

— Но было интересно! Сейчас годик своими картинами позанимаюсь, а потом с Таней какую-нибудь мангу нарисуем. Да, Тань?

— Конечно!

Глава 28

На Красную Площадь попасть было затруднительно: все окружающие улицы и дворы были плотно набиты народом, и маршевым колоннам приходится ждать своей очереди гораздо дольше, чем обычно. В организаторах мероприятия нашелся предусмотрительный человек, поэтому на фонари навесили громкоговорители, а маршруты следования колонн укрепили металлическими заграждениями, милиционерами и дружинниками.

Хлещущая от толп народа положительная энергетика оглушала.

— Слава человеку труда! — задавал тон коллективному скандированию громкоговоритель.

Прошлый московский Первомай я пропустил, но, судя по удивленным мордашкам посещавших его Тани и Нади, народу в том году было все-таки поменьше.

— Водрузим над землею Красное знамя труда!

Причину отыскал (или надумал) не сильно напрягаясь: в прошлом году было много разговоров о предательстве идеалов коммунизма в связи с обилием экономических реформ. Кухонных разговоров, понятное дело, но недооценивать их нельзя — многие товарищи проигнорировали Первомай (а на него, вопреки расхожему мнению, силой никого не загоняют), как бы выражая свой протест элементам капитализма. А теперь, во-первых, привыкли, во-вторых — череду поразительных научных, культурных и геополитических побед проигнорировать невозможно: страна переживает очередной моральный и материальный подъем, уютно устроившись на пике своего могущества и не собираясь оттуда слезать.

— Заветам Ленина верны!

Не запуск товарища Гагарина в космос, конечно, но порадоваться объективно есть чему!

— Каждый, кто честен, встань с нами вместе!

А погода-то какая! Прохладно, конечно, но «движуха» и ласковое солнышко с небес согревают как надо.

— Да здравствует свободный Вьетнам!

Азиатские товарищи по небольшой делегации прислали, тоже пред очами пока не взошедшего на Мавзолей деда пройдут. Даже япошки два десятка человек отправили, полагаю чисто с целью шантажа гегемона, чего-нибудь выгодного себе выторговать. Проведут и «внутреннюю» демонстрацию, под тем же предлогом. Капиталисты любят считать себя самыми хитрыми — веками сидя на денежных и властных потоках очень легко уверовать в собственную исключительность. На руку им играет и тамошний менталитет, но рано или поздно они доиграются, и угнетенный японский пролетарий снесет уцелевших на Токийском процессе мразей к чертям. Я подожду — исторический процесс штука долгая.

Нас с Таней и Надей определили в сводную колонну Советских «контентщиков». Большая часть соседей по колонне ограничилась приветствиями — Высоцкий, который в колонне тоже есть, не удостоил и этого — обижается, а вот товарищи Рождественский и Вознесенский уселись к нам на огораживающий детскую площадку двора заборчик. Поздоровались-поручкались, и Таня воспользовалась возможностью приобщиться к светочам родной культуры, попросив почитать новинки. Роберт разыграл небольшую комедию, достав из кармана монетку и предложив Андрею выбрать сторону. Последнему не повезло, и начал Рождественский:

— Звезды высыпали вдруг необузданной толпой… [ Разница во времени]

Моим девочкам, само собой, очень понравилось, равно как и имеющим возможность подслушать окружающим — таких нашлось много, поэт голоса не жалел.

— Можно я в тетрадку запишу? — попросила Таня. — Блин, не взяла, — тут же расстроилась.

— А ты мне адрес оставь, я письмом пришлю, — нашел выход Рождественский.

— Ты меня не оставляй… — переключил на себя внимание Вознесенский. [ Ты меня не оставляй]

— Красиво! — зажмурилась от удовольствия Надя.

— Андрей Андреевич, можно и у вас письмо попросить? — прониклась и Таня.

— Конечно, — одобрил Андрей.

Оба поэта выжидающе посмотрели на меня. Понимаю. Максимальный рэп-мод вкл, скорость речевого аппарата — 120%!

— Эта тречара попадет по-любому в чей-то мафон, под эгидой пулемета пое*оту порешит и это поёт, И снова замалёванные стены нами наберут шарма и тон, В грязи потонут, как и мы, но гетто поет! Вы ждали мяса? Я дам не просто филе…

— Хватит! — закрыв уши руками, жалобно попросила Таня.

Народ заржал. Неплохо сидим!

— А если серьезно? — запросил челленджа Роберт.

— Про любовь, — уточнила Надя.

— Ты опоздал — не заметил Всю теплоту ее взгляда… [Дора — Быть с тобой] [ https://www.youtube.com/watch?v=HItREVJJ-XI&ab_channel=%D0%B4%D0%BE%D1%80%D0%B0]

— Это Оля петь будет? — догадалась Таня и, не дожидаясь ответа — и так очевидно — спросила. — А почему она не приехала?

— Гастроли, — развел я руками. — Аж в Норильск поехала.

— Если Ольге в репертуар, значит пойдет, — оценил текст на «троечку» Роберт.

— А мне про «эгиду пулемета» понравилось, — оценил лирику будущего мой рэп-брат Вознесенский.

— Респект, хоуми! — вытянул я кулак.

Стукнулись костяшками, потом, по очереди стукнули сверху вниз, пожали руки нормально, потом пожали одними пальцами.

— Что это? — заржал Рождественский.

— Американско-негритянское поэтическое приветствие, — пояснил я.

— Покажи еще раз, — заинтересовался тот и вытянул кулак.

Пока я обучал Роберта быть «правильным нигером», во двор въехала черная «Волга», немного порыскала в поисках парковки и не очень вежливо встала напротив подъезда — больше некуда, все занято. Дверь открылась, и оттуда выбрался одетый в костюм и кожаную кепку замечательный человек Василий Макарович Шукшин. Он достал из багажника плакат из фанерки и черенка со стандартным: «Мир! Труд! Май!» и огляделся, оценивая диспозицию.

Встав на ноги, я с улыбкой помахал рукой. Нет, не «давай к нам», а здороваясь — таких аксакалов маханиями звать воспитание не позволяет.

Василий Макарович улыбнулся в ответ и пошел к нам. Сделав вежливый шаг на встречу, я пожал огромную лапищу:

— Безумно рад с вами познакомиться, Василий Макарович.

Шукшин отвесил Вилочке комплимент, Тане, Наде и Феде сунул по нашедшейся в кармане пиджака карамельке, пожал руки поэтам, и мы уселись обратно на забор.

— Как ваше кино про Разина, Василий Макарович? — спросил я.

— Удачно встретились, мне как раз товарищи тебе звонить насоветовали, — улыбнулся он, сдвинув кепочку на затылок. — В Сибири снимать собирался, но там инфраструктура… — развел руками. — Может у тебя, на Дальнем Востоке?

— Природа похожа! — с улыбкой кивнул я. — Приезжайте, конечно, поможем всем, чем можем.

В моей реальности кино про Стеньку «зарубили», велев концентрироваться на Советской действительности. В итоге у товарища Шукшина обострилась язва. «Печки-Лавочки» и «Калину красную» он, конечно, после этого снял, но длительности жизни перенесенный стресс не добавил. В этой версии страны историческое кино про всех подряд подмахивают образцово-показательно, в рамках борьбы с политической шизофренией. Кстати…

— Извините, если не в свое дело лезу, но как ваше здоровье?

— Боишься помру у тебя там в тайге? — хохотнул он.

— И тиграм амурским поперек горла встанете, — хохотнув, кивнул я.

— А они и так вымирающий вид, — усилил Вознесенский.

Посмеялись, и Шукшин ответил классическим:

— Не дождетесь!

Не будет подробностей, но у меня они и так есть, из папочек: язву ему в Кремлевке прооперировали. Сверху — правильная диета, отказ от алкоголя — это он сам, давно в завязке — и комплекс лекарств во главе с Омепрозолом. Выглядит товарищ Шукшин замечательно — розовощек, бодр, и я питаю надежду, что хоронить его придется не в 74 году, а попозже.

— В цвете снимать будете? — спросил я.

— С цветом сложно, — поморщился он.

— Госкино жадничает, или вы сами не хотите?

— Да как сказать, — развел он руками. — С одной стороны хорошо бы в цвете было, вторая половина века как-никак заканчивается, но с другой — дефицит. Я-то и монохромное кино интересное сниму, а вот у кого руки кривые — тем цвет поможет.

Посмеялись. Не хочет Василий Макарович жаловаться, отшучивается.

— Историческое полотно на фоне красивой природы в цвете смотрелось бы лучше, — мечтательно вздохнул я. — У нас на складе пять с половиной километров без дела лежит — для себя брал, я же неуч, обсчитался сильно. Давайте вам отдам, а то мне совестно — дефицит же, чего добру пропадать?

— А у тебя же космическая фантастика планируется? — спросил он. — На нее поди и пяти километров не хватит.

— Космическую фантастику на новые камеры снимать буду, — развел я руками. — Эта пленка к ним не подходит.

— Что ж, если тебе не нужна, возьму, —