– Я не говорил, что путешествие будет для нее безопасным. Однако вряд ли оно будет более опасным, чем ее нынешнее положение.

– Какие же страшные опасности грозят ей в обители святой Фелиции? – Аделина продолжала язвить. – Напротив, я слышала, что тамошние сестры славятся особой благочестивостью. Или вас так пугает обет безбрачия, который должна принести эта девица?

– Вот это меня как раз совсем не пугает. Такие мелочи меня никогда не останавливали.

– О да! Я помню! – слова эти были исполнены упрека, который Ламерти оставил без внимания.

– Если тебе действительно интересно, то моя компания никак не может повредить этой барышне, потому что на нее объявлена охота, как и на меня. Как ты верно подметила насчет себя, здесь тебе особо ничего не угрожает, даже местное простонародье не имеет к тебе особых претензий, а эту девушку ждет гильотина, останься она во Франции. Теперь понимаешь, почему я, несмотря на все опасности, хочу увезти отсюда ее, а не тебя?

– Но в стране сейчас множество знатных девиц, которым грозит смерть или тюрьма. Почему именно эта? Потому что она молода и красива? Потому, что ты рассчитываешь получить что-то взамен своей помощи?

– Потому что я кое-что должен этой девушке. Кроме того, я обещал позаботиться о ней ее дяде с тетей, – к чему молодой человек приплел сюда родственников Эмильенны, с которыми практически не был знаком, он и сам толком не знал. Однако именно это, на первый взгляд малозначительное замечание полностью переломило ход беседы.

– То есть ты действительно просто хочешь ей помочь? – Аделина казалась одновременно удивленной и обрадованной. – Прости, я просто неправильно поняла слова о том, что она тебе не безразлична. Вообразила себе черт знает что.

Все ты поняла правильно, только не хочешь себе в этом признаться, вот и хватаешься за спасительную чушь. Но не говорить же тебе об этом, подумал Арман, а вслух произнес фразу, смысл которой можно было истолковать по-разному.

– О да! Вы женщины любите напридумывать себе всяких глупостей, лишь бы не видеть реальности, которая вас не устраивает! – Аделина, конечно, не уловила сарказма, скрытого в этих словах.

Впрочем, неожиданное добровольное заблуждение Адели было Ламерти только на руку. Теперь она не только не выставит его из дому, но даже может быть полезной, а это открывает новые перспективы .

– Что ж, Адель, раз между нами больше нет секретов и царит полное понимание, возможно, ты не откажешь мне в небольшой помощи?

И безумно влюбленная женщина, только что перешедшая от отчаяния к надежде, лишь молча кивнула, глядя на Армана обожающим взглядом.

Дни летели за днями, складываясь в недели, август сменился сентябрем, лето – осенью. Эмильенна постепенно привыкала к монастырской жизни, заново открывая для себя радости покоя, благочестия, любви к Богу и ближнему. Если не считать визита Армана в ту, первую ночь, больше никто ею не интересовался. Очевидно, гончим из Парижа, не удалось взять след, и никому не пришло в голову искать беглянку в монастыре, так близко от Суарсона и Монси.

Поначалу девушке было сложно совладать с охватившими ее эмоциями касательно Ламерти. Как и Арман, Эмили дала себе труд разобраться в своих чувствах, однако, в отличие от него, она желала знать не правду, а найти такие оправдания, которые выставят ее переживания в наиболее выгодном свете. Ни за что на свете она не призналась бы ни матери Люции, ни Господу, ни даже самой себе, что такой грешный и беспринципный человек, как Ламерти мог занять в ее сердце неподобающее ему место. Свою тоску по нему девушка списала на благодарность, чувство вины и привычку общения, приобретенную за довольно долгое время пребывания в его компании. Однако поняв, что этими резонами не объяснить всей гаммы своих переживаний, Эмильенна решилась признать, что кроме всего прочего испытывает обиду. Как бы ни вел себя Ламерти по отношению к ней, совершенно бесспорно, что чувства его были далеки от равнодушия. Привыкнув к этому, девушка, в глубине души, ожидала, что Арман не отступится от нее так легко. Она была почти уверена, что он, вместо того, чтобы смиренно выслушать сестру Беату и уехать прочь, ворвется в монастырь, отыщет ее и попытается увезти. Не то, что бы Эмили этого хотела, скорее наоборот, однако, легкость с которой Арман отказался от нее, неожиданно обидела девушку.

Найдя в себе мужество признать, что она обижена равнодушием Ламерти к собственной персоне, будущая монахиня немедленно обвинила себя в грехе гордыни, и стала молить Бога о даровании ей смирения, которое, и правда, никогда не занимало почетного места среди ее добродетелей. Активно практикуясь в смирении, и моля Господа и Деву Марию исцелить ее от неуместного пристрастия, вызванного чрезмерным самолюбием, через какое-то время Эмильенна почувствовала, что глупые и грешные страсти постепенно оставляют ее бедное сердце, освобождая место для чистых духовных радостей, более подобающих Христовой невесте. Конечно, исцеление происходило медленнее, чем хотелось бы девушке, но она прилагала все усилия, чтобы выдернуть с корнем любые ростки недостойных чувств. Тоска по Арману чаще всего овладевала Эмильенной, когда та оказывалась в одиночестве. Заметив это, юная послушница, решила как можно реже оставаться наедине с собой. Если приступ печали одолевал ее днем, то Эмили искала общества сестер, бежала в церковь, или со всем рвением предавалась исполнению какого-нибудь дела, порученного ей. Если же, что бывало чаще, грусть, граничащая с отчаянием, накатывала ночью, девушка, становилась на колени в своей келье, истово и подолгу молясь об освобождении от наваждения. Когда хотелось плакать, слезы свои она обращала в раскаяние и посвящала Матери Божьей. За день Эмили старалась как можно больше молиться и работать, чтобы усталость не позволила ей бодрствовать, а значит, подвергаться искушению.

Подобные усилия не могли пройти даром, и покой мало помалу вновь стал воцаряться в девичьей душе. Прошедшие события уже казались далеким сном, а жизнь в обители святой Фелиции – единственной реальностью. Даже мать – настоятельница временами склонялась к мысли, что, возможно, Эмильенна действительно призвана Господом, чтобы заслуженно и с радостью занять место среди верных Его служительниц. Среди сестер Эмили особенно сдружилась с юной сестрой Агатой. Правда, та, к некоторому огорчению Эмильенны, больше восхищалась красотой новой подруги и выпавшими на ее долю приключениями, чем поддерживала Эмили в прохождении по монашеской стезе. Впрочем, сама радость и легкость, с которой сестра Агата несла свой крест, лучше всяких слов убеждала новоявленную послушницу в правильности принятого решения. Глядя на юную монахиню, заражаясь ее примером, Эмили еще более страстно желала поскорее принять обет.

Прошло около трех недель со дня прибытия Эмильенны в монастырь, когда девушку неожиданно вызвала к себе мать Люция. Дело в том, что настоятельница редко вызывала к себе кого-нибудь из монахинь или послушниц, она предпочитала общаться с ними в церкви, до или после службы, и также охотно принимала их у себя, когда те приходили по собственной инициативе. Все обитательницы монастыря знали о привычках аббатисы, если уж она кого-нибудь вызывала к себе, это значило, что повод действительно важен.