вертикали падения времени и таким образом

сталкивается с недолговечностью.

Каждому своя вертикаль. А сумма конечных вертикалей об —

разует одну бесконечную вертикаль времени. Но если число

отдельных конечных вертикалей тоже конечно, то конец

времени вместо субъективного становится массовым и насту —

пает конец света, то есть падение прекращается и можно

твердо встать на что-то.

Навсегда и надолго.

481. И так далее

По небу летела чета небедей.

Хлебников

Я — это поэзия, заполнившая меня и повторяющая меня на —

изусть.

И хотя сам я плохо запоминаю стихи, стоит мне только рас —

крыть рот, как она польется. Разве что открыть его надо

по-особому. Как для игры на валторне, каким-то единствен —

ным образом его расправить и подуть. Весь человек должен

стать определенной формой для естественной постановки

души. Для поэзии же — в N-ной степени так. Чтобы она по —

лилась через ни на что не похожее отверстие. В форме Венеры

Милосской, как радостно сказали бы в прошлом веке, в Ака —

демии Поэзии. Но какова она, форма поэтической необходи —

мости, при своем появлении обреченная на публичный про —

вал? В еще одном стихотворении. Но для кого? Хлебников, со

словами «и так далее» прекращавший читать свои стихи

и складывавший их обратно к другим, в наволочку, был прав.

Еще несколько шедевров и так далее. Хлебников и так далее.

То есть туда же и мы, им восхищенные поэты. А те, кто им не

восхищен, те даже не и так далее. Он же пока что полежит —

поспит, положив свою голову на наволочку, скрывающую

взамен подушки волшебные чертежи многих венер, и необя —

зательно милосских, да и необязательно венер тоже. И даже

не чертежей, ибо технократического в них ничего нет. А так,

капризы слов, ищущих, как некие духи, себе подобных. Или

наоборот, находящих в угловатых противоположностях воз —

можность высечь голубоватую искорку для отсчета нового.

Там, внутри, его совершает своим бесконечным полетом —

парением «чета небедей», появившаяся неизвестно откуда, как

незаконные дети описки-опечатки, с «л», через «е» ставшим

«н» (лень внимания), лебедь из небытия, небедь-не быть,

улетевшая из тупого и твердого «быть». Мягкая лучезарная

«небыть», в противоположность английскому Not to be (с угро —

жающим акцентом на Not). Заманчивая небедь, улетевшая из

мягкого мечтательного to be (произносимая протяжно: «ту-би —

ии»), что стало от скорости, расстояния и, конечно же, влаж —

ных туманов смягченным и размытым. Это я, летящий из

страны королевских лебедей на возлюбленный Хлебниковым

восток, из сладости «Ту-биии», вдогонку за горечью четы

«небедь-небыть». Неподалеку где-то притаилась и кислая

«небеда», но она давно уже воркует свой успокоительный

речитатив из морализирующей оперы жизни, в которой рас —

стояние от слов до вещей стерлось в беспределе.

482. Пока молод

Пока молод, между тобой и миром какая-то толща. Что это?

Толща сна?

По ней можно ходить, она мягка, упруга, надежна и кажется

неуязвимой.

Она разнообразна и многообещающа, бездумно знакомая

и неутомимо манящая, как сверкающая даль утреннего пусто —

го морского пляжа.

Спозаранку начинаешь свой путь и погружаешься в этот си —

яющий мир.

Многим так и кажется, что это и есть сама жизнь.

483. Земля ногтей

(Бездонные афоризмы и конечно максимы)

1

Не смотри туда, где нет пустоты, а то появится надежда на

твердую землю ногтей. Она же так велика, что даже до начала

не доползти.

2

Вчерашний день был так прекрасен, что за пятьдесят лет до

этого ты бы отдал за него любое детское послезавтра.

3

Предопределение так же реально, как дождь.

Спрятался под укрытие, и ты сух, как твоя судьба.

4

Одна из многих встретилась с одним из миллионов.

Первая была амебой, а второй кристаллом.

Она растворила его.

5

Сперва просыпается мое сознание, а потом мое я.

Оторванный отчаянием, промежуток этого бесконечного

детства так и остается там.

До следующего выстрела.

6

Ласковое пренебрежение деревьев вызывает сильнейшую

робость, зовущую к топору.

И тогда лес безмолвствует.

7

Перебежки мыслей под огнем впечатлений ведут к большим

потерям. Уцелевшая же контужена и только протяжно мычит.

8

В угловатости языка проявляется пространство спрессован —

ного мира пережитого. Вспыхивают зарницы далекого про —

шлого и светятся с предсмертным постоянством. Расстояние

между стремительно бегущими наперегонки событиями со —

кращается синтаксическими синкопами, а их враждебность

затягивается петлей языка. Прошлое заканчивается самоубий —

ством воспоминаний. Рождается supernova poetica.

9

Молчаливый рассвет довлеет над человеческим упрямством.

Пока он изливает свою оранжевую кровь, оно затихает, обес —

силев. Бьет час опустошения перед приходом налитых ночны —

ми соками метафор. В рассветный час они подобны непри —

вычным механизмам, прилетевшим из дальних стран. Теперь

они ждут. Тем временем просыпающиеся люди лихорадочно

досматривают свои сны, а тишина бодрствует и птицы поль —

зуются случаем, пока утро не повернется к нам спиной своих

первых теней, а солнце не ударит в свои синие колокола.

10

Борьба слов, при столкновении со смыслом качающейся ар —

хитектуры фраз, запечатлевается в неудержимости их атаки.

Стойкая, как очертания горного кряжа, речь резонирует

плотным ветром в театре ветра.

11

Душа кровоточит бессвязными речами поэта. Облака наблю —

дают. Облака направляют.

12

В шуме прибоя слышатся пульсирующие