миганий

* * *

волшебство опушки

в возбуждении птиц

у червоточины дуба

* * *

схоронение

креста восторженного

в пустоте благослови

* * *

я это плавание жизни

хмельная забава волны

света дрожанье вовне

* * *

в полусонности бытия

слово захватило дух

прижало к стеклу пробуждения

задушив остальное

* * *

пальцы с ногтями луны

коснулись листка

со стихом заходящего солнца

* * *

невнятность слов ребенка

в тени пролетевшей птицы

узнает восход отца

* * *

душа на заре

очистилась до неузнаваемости

смыла индивидуальность страдания

слезой оперлась на пыль

расшаркалась перед ночью

и превратилась в куст

* * *

зима обернулась осколком узорчатости

четкостью звездных заборов

перспективой развалин

асимметрией черноты

* * *

сердце таится в груди

как стареющий тигр

глодающий кость

одиноко и нервно

472–475. Четыре трезвучия

1

смотрим на колокола

в которых спит свернувшейся улиткой

застывший танец сфер

2

в руках посмертный приговор

развернутый как партитура

неисполнимой музыки

3

в ожиданьи предка и предтечи

надежду обращаем в миф

о верности раба

4

забыв подробности и кое-что простив

немного подражаем дирижеру

когда играет жизни джаз

«Девяносто третья проза» (1993)

476. Вкус непогоды

Мне нечего сказать, я это говорю.

Это и есть поэзия.

Джон Кейдж

1

надежды тихо живущие заботой плачущего счастья ловят

кусок скользящего непобедимого движения вспять

2

запертые дома как сжавшие челюсти раковины с мякотью

ожидания накопленного в глубине своих узких щелей гото —

вятся к утреннему приливу

3

город дышит свистом поездов и спозаранку кровоточит чер —

нотой струящихся служащих

4

они всего лишь молекулы истории и ее вездесущее око косит —

ся на частицы судеб засоряющих сумерки ее ясновидения

5

мгновенная связь разорванных времен распределяется по

искривленным поверхностям своего прозрачного континуума

произвольных вспышек там и тут

6

возникновение тех же ситуаций в различных эмоциональных

сосудах раскиданных согласно карте высочайшей специфика —

ции вызывает местные кратчайшие замыкания

7

это еще не катаклизмы а скорее выходы на свет божий ногами

вперед

8

так рождаются преждевременно состарившиеся новости со

своей безнадежностью новизны

9

когда новизна еще только брезжит подобно слишком хорошо

знакомому рассвету проснувшись я говорю мы рождаемся

каждое утро даже если эти роды были неудачными и мы жа —

луемся что сегодня день выкидыша

10

пускай я опять выкинут в историю в самую древнюю из по —

моек окаменелость которой украшает унылые интерьеры

поколений насекомых любовно жужжащих над своим про —

гнившим наследием

11

я знаю что сегодня день моего рождения а послезавтра после

смерти наступит еще одна смерть и множество их отражений

будет подобно противопоставлению зеркал оловянно шагать

рядами солдатиков к нам навстречу и дух этого солдафона

времени проникнет всюду без стыда

12

спозаранку данный мне шанс позволит почувствовать себя

либо безродным аркадским принцем либо пресловутым насе —

комым фиксированным на своей молекулярной жизни

13

правда за целую жизнь я прожил неимоверное количество

других жизней совершенно не замечая за их монотонной но —

визной разрушительной силы дарвинизма упущенных воз —

можностей

14

зато остается выживаемость зеркал жизни которые переходят

в зеркала смерти и своим вечером отражают утро

15

соединяющий их мост виден лишь наполовину ибо другая его

часть съедена туманом невещественности

16

под мостом течет черная струя современников

477. Подмышки пирамиды

красота пирамиды

превосходит ее размеры

застенчивость поэта

побеждается его стихами

Поэт обольщается выбором слов.

Публику он тем и запугал — отворачивается.

Роскошь словесная опасна.

От нее может порваться необходимость.

Изобилие эстетики — что влюбленное и нервное море увле —

кает пловца, дразнит его и играет с ним.

Стихия вроде любит его, и пловцу лестно.

До поры до времени. Не обольщайся.

Внешние признаки страсти налицо: веселый ритм поблажек

и смешливых обманов, как в милой, податливой любвишке.

То ли дело недоступная пирамида.

Пирамида велика, как море. Вернее, нужно море, чтобы погло —

тить ее. Но красота пирамиды превосходит ее размеры. Кра —

сота торжествует над ними. Ведь размеры ее там, в Египте.

А слава ее, красота ее своим любящим прибоем докатилась до

нас и теперь отраженным присутствием своим украшает нашу

жизнь и в некотором роде льстит нам.

Даже если нам до лампочки.

Хотя пирамида, в отличие от моря, есть олицетворенный

выбор. Как поэт, указующий вверх своим перстом, туда же

и она, со своим острием.

И к этому острию со своего основания стремилась пирамида.

Но основание осталось, а острие давно уже потеряно. И теперь

пирамида лишь гадает о нем, как гадаем мы, глядя в место глаз

своего