Саблин как-то спросил Жору:

— Какой вы видите Россию после победы над большевиками?

Тот сказал, что первым делом надо судить и расстрелять чекистов и всех тех, кто был причастен к грабежам и насилию. Восстание обещало быть кровавым.

— Хорошо, — кивнул доктор, — а что потом?

— Потом будет Учредительное собрание, которое и решит, по какому пути идти дальше.

Опять двадцать пять: простодушное желание поменять слагаемые местами. Откуда-то из народных, прости господи, глубин должны появиться мудрецы, которые приведут всех к счастью. А что, если нет никаких мудрецов? Кто попадет в это Учредительное собрание? Сельские счетоводы, пролиставшие за всю жизнь три десятка книг, из которых половина — романы Вербицкой[22]? Что они могут знать об экспортных и импортных операциях? О налогообложении, кредитовании и военном деле? Как без этих знаний можно управлять страной и находить верные решения? Варфоломей Иванович со своим высшим образованием и немалым жизненным опытом не взял бы на себя такую ответственность. Но из двух зол приходилось выбирать меньшее: он согласился помогать заговорщикам и добывал для них лекарства и перевязочные материалы.

Вернулась «проклятьем заклейменная» Любочка. Саблин почувствовал, как с левой стороны под реберным хрящом что-то противно заныло. Она поговорила с прислугой, потом отправилась на кухню — он все слышал или, может, чуял обострившимся до предела слухом. В доме Саблина постоянно висел вопрос: «А что дальше?» Как быть, если ты знаешь, что у Любочки есть любовник — поганый негодяй, вор с немытыми лапами? Она бы ушла к нему, да только он жил в казарме — куда ей там приткнуться?

Легкие шаги…

— Все работаешь? — Любочка заглянула в кабинет, и Саблин ощутил цветочный запах ее духов.

Он ничего не ответил и принялся выводить по-латыни слова римского философа Боэция: «Величайшее несчастье — быть счастливым в прошлом».

Любочка села в кресло. Саблин не смотрел на нее, только следил краем глаза за ее отражением в стеклянной дверце книжного шкапа. Она сняла с подола приставший волос, взглянула на него на свет:

— По мне не разберешь, то ли я седеть начала, то ли все еще в порядке. Знаешь, где я сегодня была?

— М-м?..

— На заседании женской ячейки. Решали, как нам строить пропаганду среди работниц, ведь у большинства ужасно низкая самооценка. Заговариваешь о рабстве в браке, о талантах, загубленных горшками и кастрюлями, а тетки смотрят на тебя непонимающе. Советская власть освободила их от уз церковного брака, дала право на свободный развод, а они считают, что так только хуже: теперь мужчины могут наделать детей и преспокойно исчезнуть.

Любочка замолчала, ожидая ответа Саблина, но он продолжал вычерчивать латинские фразы: «Мы всегда стремимся к запретному и желаем недозволенного» (Овидий, «Любовные элегии»).

— Вообще в женском вопросе царит полная неразбериха, — вновь подала голос Любочка. — Слышал, в Саратове кто-то выпустил Декрет о национализации женщин? Но это еще что! Во Владимире создали Бюро свободной любви и велели всем женщинам от восемнадцати до пятидесяти лет регистрироваться, чтобы мужчины могли выбрать себе даму сердца. В интересах государства, разумеется.

— Ты-то что возмущаешься? — не выдержал Саблин. — Сама говорила, что при коммунизме семья отомрет. А чтобы все не выглядело банальным развратом, можно диспуты устраивать с чумазыми тетками…

Саблин был готов к тому, что Любочка накричит на него, но она лишь рассмеялась:

— Хочешь, я объясню тебе, что происходит? Представь себе сотни тысяч глубоко несчастных людей — по разным причинам: кто страдал из-за своей национальности, кого бедность заела, кого тщеславие замучило, у кого семейная жизнь не сложилась… И вдруг эти люди получили такую власть, о которой даже не мечтали. Делай с ней что угодно! Но оказалось, что они умеют только рушить старое, а строить новое не умеет никто. У них нет опыта, понимаешь? Они тыкаются туда-сюда, делают ошибки, им нужно время, чтобы встать на ноги, но публика уже свистит и требует, чтобы они убирались со сцены.

— Народ не может ждать, пока большевики научатся управлять государством! — вспылил Саблин. — Мы, понимаешь, мы умрем от голода и болезней!

— Не умрем, — спокойно сказала Любочка. — Там, на кухне, корзина. Я принесла хлеба.

— Откуда?

— Меня назначили заведующей столовой при губернском военкомате. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит.

Любочку все осуждали: она променяла семью и друзей на сильного мужчину с партбилетом в кармане заплатанного френча.

Она долго шла к перерождению, втайне мечтала о любовнике, но на самом деле боялась и не хотела измены. Клим своим появлением лишь подчеркнул, насколько все плохо в ее жизни. Любочка из последних сил цеплялась за Саблина, тормошила его, пыталась намекать, что скоро все рухнет. В день ее рождения он встал из-за праздничного стола и ушел к себе писать письмо московскому коллеге, с которым он давно спорил о катетерах и зажимах. Вечером торжествующий Саблин сообщил жене, что ему пришел в голову великолепный аргумент и его надо было срочно взять на карандаш.

Любочка проплакала всю ночь, а утром отправилась гулять в Александровский сад — мрачный, сырой, с обдерганными ветром деревьями. Мимо прошел какой-то господин и, приподняв шляпу, поклонился:

— Чудесный денек, сударыня! Вы прекрасно выглядите!

Любочка остановилась, пораженная: она еще кому-то может нравиться?

Господин исчез за поворотом, а Любочка вдруг поняла, что больше не боится развода и вытекающих из него безденежья и одиночества. Для нее гораздо страшнее, если все останется так, как есть.

Черт возьми! Она молода и привлекательна и расходует свои лучшие годы на Саблина, которому нет до нее дела! В этом городе живет сто тысяч человек — не может такого быть, чтобы среди них не нашелся кто-то, с кем она будет счастлива.

Саблин, конечно, обвинит ее в неблагодарности и предательстве, но со временем он поймет, что это было верное решение. У него другой темперамент, другие интересы, и они с Любочкой не подходят друг другу. В этом нет ничьей вины; ему надо найти себе нянечку без затей, которая будет сдувать с него пылинки и с восторгом слушать истории о завороте кишок. Ему ведь тоже несладко, когда он видит дома вечно страдающую жену…

Когда Любочка вернулась на Ильинку, то заметила у крыльца человека в солдатской шинели. Он затоптал окурок и широко улыбнулся:

— Я два часа вас тут поджидаю. Замерз как собака, но думаю, ладно, все равно дотерплю, пока Любовь Антоновна не вернется.