– Ты в курсе, что сейчас ночь? – заплетающимся языком прошептал он, прикрыв микрофон рукой.

– Да, – затрещало на том конце линии. – Одевайся!

Он с трудом прислонился к каркасу кровати. Странно все-таки спать на полу… И больно! Он перекатился на бок. Проклятый телефон! И надо же было позвонить в такой час! Какого дьявола он его не выключил на ночь?

Он медленно встал на ноги. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось куда-то ехать. Все мысли будто спрятались – как черепаха в панцирь. Сам себе не веря, он сделал первый шаг. Ужасно кружилась голова. Хорошо, хоть не тошнило. Во рту – как будто смесь пивного перегара, чеснока и рождественского торта.

Спотыкаясь, он побрел в ванную. Кое-как умылся. Голова раскалывалась… Он почистил зубы, дохнул себе на ладонь. Не упал в обморок – уже хорошо. Оделся, вышел на кухню, написал записку Еве-Бритт на бумажном пакете с хлебом. Оторвал край пакета с запиской. Осторожно вернулся в спальню.

Она лежала на матрасе, рядом со сломанной кроватью. Лежала на боку, свернувшись калачиком и снова сбросив одеяло. Он увидел темные соски, гладкий живот, кустик темных волос в паху.

«И даже за сверхурочные мне не заплатят!» – с горечью подумал он. Сложил записку пополам и поставил на прикроватную тумбочку у телефона, как палатку. Вышел, тихо закрыл за собой дверь.

Когда он стал спускаться по лестнице, голова закружилась сильнее. На улице шел дождь. Он ненадолго остановился перед тем, как отпереть машину. Посмотрел на часы. Без четверти три. Безжалостно прогнал угрызения совести. Сунул в рот две пластинки жвачки, которую нашел в кармане. На вкус она оказалась как бумага.

Машина рванула по кольцевой дороге. Была ночь, шел дождь. Ритмично работали «дворники». В мокром асфальте отражались дома. Он включил радио. Сначала что-то говорил хриплый женский голос. Потом Джо Кокер запел «Наступает ночь». Как всегда, от соло на гитаре по спине бежали мурашки. На перекрестке с пустой Ханс-Нильсен-Хёугес-гате он проехал на желтый. Какая-то блондинка обнималась с парнем в телефонной будке на углу с Сандакервей. Наверное, снаружи холодно. Середина апреля. Под дождем свет казался приглушенным, почти оранжевым.

Франк подъехал к стоянке такси на Адвокат-Делис-пласс и остановился. Вышел из машины, вдохнул свежий воздух. В месте разворота блеснул бордюр, в свете из витрины ювелирного магазина все переливалось огнями.

У него заныли зубы, и он выплюнул жвачку в мусорный бак – благо нашелся неподалеку. Навстречу ему по Бергенсгата брела сутулая фигура – Гунарстранна. Без зонтика, в мокром плаще. Серая ткань на плечах потемнела.

– Лучше ты веди, – сказал Франк вместо приветствия и пересел на пассажирское сиденье.

На перекрестке с Арендалсгата Гунарстранна остановился на красный свет. Франк зевнул во весь рот, даже не подумав прикрыться. Гунарстранна мрачно покосился на него.

– Вчера вечером ты вроде был на задании!

– В таких местах невозможно по четыре-пять часов пить только кофе!

– Но нельзя же так распускаться! От тебя воняет блевотиной.

– Поэтому я и попросил тебя сесть за руль.

– Удалось тебе что-нибудь выяснить?

– Зеленый! – Франк ткнул пальцем в светофор.

Инспектор нажал на газ; машина рванула вперед.

– Я видел Энгельсвикена.

Гунарстранна молчал.

– Шелковый костюм, итальянские туфли. Пьян был в стельку… Мы познакомились в туалете.

– Ты с ним говорил?

– Немного. Он хвастал, что оттрахал ее.

– Кого?

– Рейдун. На самом деле больше он ничего не сказал.

– Совсем ничего?

– Он разорался. Спросил, какого дьявола полицейские преследуют его даже в туалете. – Франк вздохнул. – Он ввалился в ресторан уже навеселе. Присоединился к группе молодых прожигателей жизни – наверное, знакомых. За столиком сидели два парня и две девицы; они страшно обрадовались, когда увидели его на пороге. Он буквально поливал их шампанским… – Фрёлик зевнул и продолжал: – Лицо у него было потное, он постоянно что-то выкрикивал и размахивал руками… Тащил девиц танцевать. К одной попытался полезть под юбку у всех на виду.

Гунарстранна медленно кивнул, притормозил, бросил взгляд направо и проехал перекресток на мигающий желтый. «Дворники» царапали по стеклу. Он чиркнул зажигалкой.

– Это произошло сразу после нашей с ним беседы в туалете, – продолжал Франк. – Девица оказалась не робкого десятка. Она дала ему отпор, точнее, закатила такую звонкую пощечину, что было слышно во всем зале, несмотря на оглушительную музыку!

Гунарстранна закурил; Франк тут же опустил стекло.

– Потом Энгельсвикен заметил меня, – продолжал он. – Вышло очень неловко. Девушка убежала, и Энгельсвикен остался на танцполе один. Раскорячился, как будто собрался танцевать… Все время пьяно ухмылялся. И вдруг начал бить себя по лицу. Влепил себе не меньше десяти или двенадцати пощечин, причем бил со всей силы. Ты только представь: под потолком цветомузыка, а он ритмично бьет себя по щекам, и голова у него дергается то вправо, то влево… Он как будто обезумел! – Франк зевнул. – У него даже кровь носом пошла, но он ничего не замечал. Закончил экзекуцию и побрел к своему столику. Рубашка выпросталась из брюк, а на лице – та же самая сумасшедшая улыбка. Вид жутковатый, и вся морда в крови… Он выпил еще шампанского, залез на стол, стал орать…

Гунарстранна курил, криво улыбаясь.

– Потом Ева-Бритт сказала, что с нее хватит.

– Кто такая Ева-Бритт?

– Моя знакомая. Она догадалась, что Энгельсвикен съехал с катушек из-за меня, и ей стало не по себе. Поэтому мы ушли. Домой вернулись не очень давно… незадолго до твоего звонка.

– А он действительно съехал с катушек из-за тебя?

– Он хлестал себя по щекам и то и дело косился в мою сторону, – ухмыльнулся Франк, подавляя очередной зевок.

– Вы разговаривали в туалете…

– Ну и что?

Гунарстранна стряхнул пепел в открытое окошко.

– Обычный пьяный треп?

– Если ты думаешь, что ему было не по себе, ты ошибаешься. Сначала он отвечал вполне охотно. Я ему представился. Рассказал, что по ходу следствия беседовал с его женой… – Франк зевнул. – Он очень расстроился, даже не дал мне договорить. Назвал Рейдун подстилкой… Это я смягчил. – Франк вздохнул. – Потом он отвернулся к писсуару, помочился и вдруг начал орать: «Что за пойло они тут наливают? Моя моча воняет пивом!» – Франк поправил куртку и вздохнул. – И так далее, можешь себе представить… Потом он успокоился и через плечо обратился ко мне: «Да, время от времени я ее навещал… Вас ведь это интересует?» Я не ответил; он кое-как застегнул брюки и снова принялся напевать про жиголо. А я стоял и молча смотрел на него. Энгельсвикен неожиданно лягнул автомат с презервативами, громко расхохотался и начал разговаривать со мной так, словно мы с ним друзья детства. Он даже прослезился и положил руку мне на плечо… Он здорово набрался и явно собирался со мной пооткровенничать. «Знаешь, что я лучше всего помню? – сказал он. – Когда она кончала, то щебетала, как канарейка!» – «Да не может быть!» – ответил я. Но ему мое замечание не понравилось, и он заорал: «На что это похоже? Даже в туалете покоя нет от извращенцев! Ты что, гомосек?» – И с этими словами он ушел.