человек!

Шунин будто не слышал этих слов.

– Мало мне одного позора, так он еще и на работу письмо хочет направить. А там оттирайся, доказывай…

– Вы где работаете?

– На комбинате, разнорабочим. Заготовки к станкам таскаю. Вот и вся моя работа.

– Я по поводу письма разберусь…

Шунин взглянул недоверчиво и отозвался сдержанно:

– Много мне чего обещали… – он вяло махнул рукой. – Знаете, почему я сказал правду? Чтоб не было новых потерпевших. Они между мной и Гусаровым не стоят. – Эту фразу он произнес почти шепотом. И так же тихо продолжил: – Насолил он мне. Сцепление отказало. Вот и решил в долгу не остаться. Пусть, думаю, побегает, поищет. На его участке ведь кража…

– А я здесь при чем? Почему меня решили погонять? – спросил Арсентьев.

Шунин отвел глаза.

– Чего теперь об этом? Глупость, конечно… Только если вас больно толкнуть, то и вы не удержитесь. Обидно мне стало… – он сжал губы.

– Я удержусь. Личное не перевесит, – ответил Арсентьев. – Обиду соизмерять надо.

Шунин достал новую сигарету и стал жадно курить.

– Не ладил я с Гусаровым. К примеру, в соседнем доме на прошлой неделе Лисовских обворовали. Поинтересовался я, а он в амбицию. В итоге – протокол сегодня составил. Это у него быстро получилось. Соизмерил!

Арсентьев смотрел озадаченно.

– У какого Лисовского? Не слышал о такой краже.

– Выходит, опять вру? – с тяжелой улыбкой спросил Шунин.

– Расскажите подробнее.

– Подробнее пусть Лисовские скажут…

Оставшись один, Арсентьев заходил по кабинету. С площадки против отделения доносился гул прогреваемого мотора патрульной машины. На подсохшем асфальте, под светом фонарей громко кричали девчонки. Они играли в классы. «Выходит, еще одна кража. И тоже не раскрыта, – огорчился Арсентьев. – А может, зря я расстраиваюсь? Может, Шунин и об этом наплел?» Но в глубине души чувствовал, что утешает себя напрасно. По делу, в котором не было своевременного осмотра, работа предстоит трудная. Мелькнула мысль выехать по адресу. Он взглянул на часы. Было начало десятого…

Гусаров вошел в кабинет без стука, довольно улыбаясь.

– Ну как свидетель?

– Увлекательно поговорили. Поздравляю с такой находкой и, самое главное, со своевременной.

– Приятно слышать, – не уловив иронии, удовлетворенным тоном отозвался Гусаров.

– Повезло тебе…

– Везет тем, кто не старается, а я работаю на совесть.

– Не переоцениваешь?

– Может, самую малость, – рассмеялся Гусаров. Арсентьев посмотрел ему прямо в глаза:

– Скажи, что ты знаешь о Шунине?

– Судим. Полгода как прибыл. Работает. В предосудительном не замечался.

– А если сделать общий вывод?

– Ничего мужик. Проверен не раз. Встает потихоньку на ноги. Последнее время даже выпивши не вижу. Трезвый ходит.

– И верить ему можно?

– Несомненно. А что? Арсентьев ответил моментально:

– Ты плохо знаешь этого человека. Шунин обманул нас двоих. Обманул из–за утреннего протокола.

– Я действовал по закону, – смущенно сказал Гусаров.

– Не поднимай волны, законник. Ты о письме ему на работу говорил?

– О письме я для острастки сказал.

– Выходит, припугнул. Правом своим давил. Пойми, держать человека в страхе – жестоко! Если этого не поймешь, потом крупных ошибок замечать не станешь. Привыкнешь, как дальше работать будешь? Никто не сделает тебе так плохо, как сам себе, – назидательно сказал Арсентьев.

– Учту ваше замечание, товарищ капитан.

– Учти… Кстати, он с тобой о краже у Лисовских говорил?

Вопрос окончательно испортил Гусарову настроение. Пятерней он взъерошил волосы.

– Я о краже не знал.

– Он говорил? Говорил! Обязан был проверить. Хоть и тяжелая штука признавать свои ошибки, но Гусаров сказал не колеблясь:

– Не сделал… Наверное, по неопытности. – И провел пальцами под воротом рубашки, словно форменный серый галстук туго сдавливал шею. Он был по–настоящему огорчен. – Но я просил бы вас…

– По этому факту давайте без ваших «но», – остановил его Арсентьев. – Исправляйте свою ошибку. Нужно принять самые неотложные меры. К утру доложите, была ли кража у Лисовских. Дело не терпит отлагательств. Таранец поможет провести эту работу. Если будет установлено, что вы пытались скрыть преступление, я поставлю вопрос перед руководством, – сказал нарочито спокойно. Решил: за допущенную ошибку надо сразу же поправить парня. Но как? Нельзя же его распекать, как старого опытного служаку. Ведь молод еще. Добавил: – И знайте, в нашей работе скидок на неопытность нет… Мы должны служить людям честно. Это наша главная обязанность. Без этого мы им не нужны.

Гусаров не стоял с запахнутой наглухо душой, не делал вид несчастного страдальца, не смотрел тупо в пол и не чеканил автоматически, безэмоционально: есть, понял, исправлюсь… А сглотнув подступивший комок, не опуская глаз, сказал запальчиво, с юношеской духовной нерастраченностью, предельно собранно:

– Чтобы служить людям, я и пошел в милицию, – и вспыхнул.

Арсентьев этого ждал. Он видел в Гусарове человека честного, прямого. Понял, что участковый искренне переживает свою ошибку. Значит, в будущем таких промахов не допустит. Учеба и служба в армии даром не прошли.

…Уже на улице Арсентьев вспомнил, что забыл позвонить в управление. «Нехорошо! Меня считают пунктуальным человеком, а я запамятовал. Непорядок это. Что же делать? Соглашаться или не соглашаться переходить на новую должность?» – думал он, медленно идя по опустевшей улице, и никак не мог сосредоточиться. Все время отвлекался, вспоминая Шунина, свою учительницу, Усача, Матвеева…

Домой Арсентьев явился поздно. Дверь открыл своим ключом. В передней стояла сияющая жена.

– Ну вот! Наконец–то! – с облегчением сказала она. – Я звонила тебе. Никто не ответил. Решила – на происшествии. Опять что–нибудь стряслось?

– Все в порядке.

– Представляю, какой это порядок. На тебе же лица нет, – и тихо–тихо вздохнула.

– Просто день был тяжелый, – попытался успокоить Арсентьев.

– Это сегодня. А вчера… позавчера?.. Ты уже неделю ходишь сам не свой, – она готова была заплакать.

Жена была права. Тягостное его состояние не так уж трудно было заметить.

– Не скрывай. За эти годы жизни я узнала тебя лучше, чем ты сам себя… Меня не проведешь.

В прихожей и на кухне горел свет. Арсентьев снял пальто. С облегчением сунул ноги в мягкие домашние туфли. Обнял за плечи жену, прошел в комнату и сел с ней рядом на диван.

По радио пела Анна Герман.

– Понимаешь, у меня очень сложное дело. За него здорово спрашивают. Но, думаю, вскоре я с ним разберусь…

– А потом другое дело будет. И такой же спрос. Уходи ты с этой работы, – тихо сказала она. – Пожалей себя–то…

– Работа, конечно, тяжелая. Но нравится. Тут ничего не поделаешь…

– Неугомонный ты, – огорченно сказала жена. – Ладно, ступай под душ. Сразу придешь в себя. Да, – спохватилась она, – чуть не забыла. Звонил дежурный…

– Что–нибудь срочное?

– По–моему, нет. Голос спокойный, о дочке