уже строили планы на будущий год. Решили ехать в Крым или Прибалтику. – Усач говорил взволнованно, видимо вновь переживая случившееся.

Арсентьев невольно спросил:

– Поехали?

– Нет! Осенью она уже была у меня. Мы расписались.

– Ну и правильно сделали.

– Я тоже так думал. Ее забота обо мне была поистине трогательной. Весной пришла заманчивая мысль – купить полдачи на Пахре. Вы знаете эти места?

– Отличные! Препятствие было одно – далековато от станции. Без машины дачей пользоваться невозможно. Жену это не смутило. Сказала, что ее родственники помогут. Правда, помогли. Прислали две с половиной тысячи. Остальные у меня были. Купили в комиссионном «Москвич». И стал я мужем на колесах… А через месяц пошли разговоры, что надо прописать в квартире ее мать. «Почему?» – спросил я. Обидевшись, сказала: «Забота о родителях – долг детей. Неужели не понимаешь?» – «Но у меня тоже мать», – ответил я. «В тридцати минутах ходьбы», – отпарировала она. Под ее напором мне трудно было устоять.

– И что же?

– Тещу прописали, – сказал Усач с досадой. – Правда, временно. У нее в Сочи сад, фрукты и рядом рынок. Ей трудно было лишиться всего этого, – произнес он с иронией.

– Как это увязывается с судимостью? – спросил Арсентьев.

После небольшой паузы Усач ответил:

– Вскоре жена, а потом и теща стали просить меня сделать операцию их родственнице–студентке. Я категорически отказался и сразу же очутился в отчаянном положении. Напряженность в доме нарастала как снежный ком. Я впервые поссорился с женой. До сих пор помню ее озлобленное лицо и слова. Сказал ей, что грубостью оскорбила не меня, а себя. Через час извинилась. Правда, добавила, что мне от этого лучше не станет. Я не понял тогда, что это означает.

Арсентьев внимательно смотрел на Усача. Он догадывался, что его рассказ еще не коснулся главного.

– И что же? – спросил озабоченно.

– С неделю в доме было сносно. Потом опять злое выражение лица, слова сквозь зубы… Отношения складывались все тяжелее. Это выбивало из колеи. Чувствовал, что теряю почву под ногами. Я опасался объяснений. Вечера просиживал на кухне. В конце концов не выдержал. Сдался. И, как видите, пострадал.

– Сожалею…

– Мне отступать было некуда…

– Так ли?

– Она любила меня…

– Но от преступления не остерегла…

– …Она с отчаянием встретила арест и суд. – Усач сдержал невольный вздох. – Писала часто. Прощения просила. Арсентьев пожал плечами.

– По–другому, наверное, и не могло быть.

– Потом на свидание приезжала. – И непонятно было, что звучало в голосе Усача – горечь досады или тепло. – В первый раз я дарственную на автомашину написал. Через год она добилась семейного свидания. От радости я боялся проспать следующий день. – После долгого молчания он продолжил: – Утром заметил – смотрит на меня странно. Как на чужого. Я ее спрашивать не стал. Ждал, что сама скажет. И дождался. Перед самым отъездом проговорила: «Я для тебя сделала все, что смогла сделать, даже тогда, когда любовь моя прошла. Долг свой последний выполнила. А теперь забудь, пожалуйста, обо мне. И навсегда…» – Усач, нервничая, говорил, то ли всхлипывая, то ли слегка заикаясь. – Я пытался объясниться, но ничего путного не получилось. Она была тверда в своем решении. Всего ожидал, только не этого. Расстались без крика и шума, как говорят теперь, интеллигентно. Только у меня от всего этого горький осадок остался… Почувствовал, что в жизни моей уже ничего хорошего не будет. Даже после освобождения… Я сам себя тогда толком не понимал. Прошел мучительный год, прежде чем разобрался. И знаете… во мне и сейчас живет одно прошлое…

Арсентьев догадывался, что Усач в эти минуты заново переживал такие близкие и такие уже далекие годы своей жизни. Он не сдержался:

– Своеобразно отблагодарила она вас, Александр Михайлович. Поймите, я не вмешиваюсь в чужую жизнь, но, на мой характер, я бы от такой жены ушел первым. Для нее всех дороже на свете она сама. Чего теперь мучаетесь?

Усач был подавлен.

Сказала, что развод оформила, что мне, судимому, теперь все равно. А ей не безразлично. Просила не быть щепетильным и понять это. У нее теперь свои заботы. Ей муж судимый не нужен. Из–за меня карьеру на работе портить не хочет. Все получилось как удар в спину. Такие ситуации вам, наверное, известны?

– Встречались, – коротко ответил Арсентьев.

Усач разволновался еще больше, говорил отрывисто, испарину со лба уже не вытирал. Его лицо казалось усталым, болезненным.

– Зачем мое прошлое растревожила? Неужели не понимала, что так поступать нельзя?

– Скажите, Александр Михайлович, а как дома встретила?

Усач усмехнулся.

– Встретила… По–прежнему красивая… Стоит на кухне, ужин готовит. Накормила меня, поговорили друг с другом через стол, а потом сказала, чтобы я в ее квартиру больше не ходил. Понимаете, в ее квартиру… Милицией пригрозила. Разве я потерял право на площадь?

Арсентьев уже в середине рассказа понял, что финал будет гнусным. Истории, подобные этой, ему были известны. Они смахивали на мошенничество. Люди от них страдали душой очень долго.

– Надо смотреть на вещи реально, – с сочувствием проговорил он. – Если жена не дает согласия на прописку, то мы тут бессильны. А здесь – развод.

Усач переменился в лице и посмотрел недоверчиво.

– Но ведь квартира–то моя. Я в ней восемь лет прожил, а она три. Моя судьба зависит от вас. Мне жить надо! Понимаете – жить!

Арсентьев видел смятение Усача.

– В данном случае я бессилен. Пропишитесь к матери. Тонкие пальцы Усача нервно сжали шапку.

– Обидно, – проговорил он. – Обидно вдвойне. Дело прошлое, но скажу. То заявление на меня написала их родственница. В суде сказала, что я деньги взял. А это ложь! Не брал я ни копейки. Неужели они все заранее обдумали, чтобы в Москве обосноваться? До сих пор не пойму, как я не разглядел эту кукушку. Жизнь веками делала человека мудрым, а я… Обидно. Теперь словно в тупике.

– В вашей жизни не будет тупика, – ободрил его Арсентьев. – Вы еще дадите полный вперед! Плохое забудется, начнете новую жизнь, и все изменится к лучшему.

– До этого далеко, – сдержанно ответил Усач. – Моя жизнь пошла под откос. Без работы и крыши над головой она недорого стоит. Да и судимость ничем не соскоблишь. Прежняя профессия теперь уже не для меня. Придется все начинать заново. – Он заставил себя улыбнуться. – А может, прав был один уголовник, который сказал, что переживания мои гроша не стоят. Плюнуть и забыть. Жизнь и без них сложна. «Не тащи на себе прошлого, не тоскуй. Отводи от него душу, а то и радости