Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это стриженый написал?
– Нет, я, – Матвеев помолчал и тихо добавил: – Пристыдил он нас, и получилось вроде, мы на сына больного денег жалеем. Жена плачет. Вторую сотню достала. А он настырный такой: давай, мать, еще полсотни, я ему теплое куплю от ревматизма. – Теперь–то я понимаю – он просто деньги выманивал.
Матвеев рассказывал так темпераментно, что и без его быстрых и широких жестов было ясно, что и как происходило во время прихода стриженого.
– Ну и что, дали?
– Предложили взять кальсоны шерстяные и свитер теплый. Только отказался. Сказал, что старые. Забрал полсотни и пообещал купить белье сыну. Должно быть, мы сошли с ума в тот вечер. Ахнуть не успели, как окрутил он нас. Прямо наваждение какое–то нашло. Еще упрашивали его деньги взять. Но вечером у меня сомнения появились. На следующий день я сыну телеграмму отбил о деньгах и о стриженом. Позавчера ответ получил. Пишет, что здоров он и никого не просил к нам заходить. Вот тут и понял я, что маху дал.
– Вы бы сразу к нам…
– Тогда были сомнения. Теперь вот доказательства…
– Вы же десять дней упустили…
– Выходит, ограбил нас стриженый? – Матвеев помотал головой, словно приходя в себя. – Он хуже бандита оказался. Родительским чувством воспользовался. Разве можно так бить? Видел же, что мы и так горе мыкали. Еще больше удар нанес, когда сказал, что Юрка тяжко заболел. Сын все же…
– Похоже, обманул ваше доверие стриженый, – сдержанно сказал Арсентьев. – Сколько он пробыл у вас?
– В общей сложности часа полтора.
– Кто его видел?
Матвеев прищурил глаза, словно припоминая что–то.
– Никто. Мы были одни.
– Как он назвал себя?
– Никак, хоть я и спрашивал. Сказал, что береженого Бог бережет. А он рискует…
– Какие его приметы? Говорите! Это очень важно.
– Это я могу! Запомнил хорошо, – переводя дыхание, проговорил Матвеев. – Худой, долговязый, руки длинные, жилистые. А вот здесь у него шрам, – он ткнул пальцем чуть выше брови. – Сантиметра два, никак не меньше. В общем, бандитская рожа.
Поняв, что сказал все, что требовалось, Матвеев деловито обратился к Арсентьеву:
– У меня к вам просьба, товарищ начальник. Разыщите этого проходимца, помогите вернуть деньги. Они для сына предназначены…
– Постараемся!
– Только не рассказывайте стриженому о моем заявлении, когда поймаете. Наслушались мы насчет преступников. Говорят, они мстят потом. – Матвеев побледнел. Он так разволновался, что даже на какое–то время закрыл глаза.
Арсентьев готов был вспылить.
– Частным розыском мы не занимаемся, – сказал он сдержанно. – И не пугайте себя слухами. Вы взрослый человек. Таких случаев с потерпевшими не бывает. Матвеев неуверенно взглянул на него.
– А с сыном ничего не случится?
– С ним ничего не случится, – успокоил Арсентьев.
– Спасибо! Очень обязан… – В глазах вновь светилась потухшая было бойкость.
– Ответьте на один вопрос. Когда сговаривались со стриженым, вы понимали, что действовали в обход правил?.. Что тоже хитрили?
Матвеев простодушно улыбнулся и уставился глазами–бусинками на угол стола. Он долго молчал. Наконец смущенно проговорил:
– Стриженый на родительских чувствах сыграл. – Он часто заморгал глазами, пробормотал что–то невнятное и, передернув плечами, приподнялся со стула.
Арсентьев проводил его в кабинет к Таранцу.
– Примите от потерпевшего заявление, – распорядился он. – Потом получите указания.
Возвращаясь, Арсентьев отметил, что у его кабинета стояло четверо. Он почувствовал чей–то пристальный взгляд и повернулся. К нему навстречу сделал едва заметный шаг представительного вида мужчина.
– Здравствуйте, Николай Иванович. – Мягкий баритон прозвучал сдержанно. От ратинового пальто мужчины слегка пахло нафталином и какой–то травой.
Арсентьев узнал в нем врача–гинеколога Усача.
– Здравствуйте, Александр Михайлович, проходите. – Арсентьев посторонился, пропуская его вперед.
Усач смущенно посмотрел на ожидавших своей очереди людей и, слегка поколебавшись, нерешительно шагнул в кабинет.
– Давно мы не виделись, Александр Михайлович. Года полтора, наверное? – попытался уточнить Арсентьев.
– Два года и еще четыре месяца, – тихо проговорил Усач. Арсентьев вопросительно посмотрел на него.
– Я отбывал наказание, Николай Иванович. Меня осудили…
– За что? – на лице Арсентьева было недоумение.
– За использование служебного положения…
– Я бы никогда не подумал…
– Я тоже не предполагал, – горько усмехнулся Усач. Арсентьев понимал, что расспрашивать Усача было неудобно – походило бы на допрос. Тактичнее было бы выслушать то, что он сочтет нужным рассказать сам. И все же спросил:
– Как это случилось?
– Длинная история, – сдержанно ответил Усач и нервно повел носом.
Арсентьев решил, что правильно поступит сейчас, если прервет разговор и даст возможность Усачу успокоиться, прийти в себя. Он посмотрел на часы и сказал:
– Я полагаю, разговор у нас будет долгий. Подождите! Я отпущу остальных…
Трое посетителей, ожидавших приема, вошли вместе. У них был один вопрос – жаловались на дебошира из соседней квартиры. Выяснение не заняло много времени.
Усач продолжал свой рассказ с той фразы, которую произнес последней:
– История моя длинная, но вся она – в двух словах. Это тогда я ничего не понимал, хотя друзья и говорили, что я идиот, теперь я понял, что они были правы…
– Мне нравятся самокритичные формулировки, но ваши непонятны.
– Попытаюсь разъяснить. Надеюсь, вы знали меня человеком уравновешенным, пунктуальным? – полюбопытствовал Усач.
Арсентьев утвердительно кивнул, но счел необходимым добавить:
– Больше понаслышке. Усач понимающе взглянул.
– Все началось с моего отпуска. Четыре года назад в Железноводске я познакомился с курсовочницей. Она терапевт. Приехала в Сочи. Это был не курортный роман. Я это понял сразу. – Усач отвернулся, словно обдумывая что–то и решая: сказать или не сказать? – Я… убедился в искренности ее чувств.
– Ничего удивительного. Вы были друг другу симпатичны!
– Несомненно. Мы