Нёлди сглотнул и покосился на Эйтлинн, но сочувствия в ее глазах, надо полагать, не прочитал.

— Шесть лет назад… — Задумчиво протянула она. — Сейчас ей на вид не больше двадцати… Никс, ты соображаешь, что висит над твоей головой?

Он отчаянно замахал руками, уронив стакан:

— Я псих, но не до такой степени! У нее была помолвка! Ей было семнадцать! Да пусть меня сотня кракенов сношает, если я вру!

Семнадцать. Ну да, по мнению фейри и с шестнадцатилетним можно делать уже все, что угодно. Вот только документов они, конечно же, никогда не спрашивают. Предпочитают руководствоваться собственной интуицией и (в лучшем случае) верить жертве на слово.

— Если ты врешь, никс, то сотней кракенов ты у меня не отделаешься, — угрюмо уведомила Эйтлинн.

— Считай, полсотня из них уже свое дело сделала, — отвел глаза Нёлди. — В общем, сообщать все это она мне стала только, когда рябиновый дым основательно добрался до моих легких. В голове у меня, значит, все равно что клан цвергов молотами лупит, перед глазами льёккьё летают, желудок куда-то ползет, извиваясь по-змеиному, а тело все одной сплошной судорогой свело, и язык даже еле ворочается. Она что-то говорит, говорит, а у меня единственная мысль в мозгу: меня сейчас вырвет, и я захлебнусь своей же блевотой. Потому что даже пошевельнуться не могу. Но это я тогда сильно заблуждался, когда думал, что хуже и быть не может. Ага, как же!

Он снова пошарил в поисках стакана, не нашел и продолжил, сдерживая дрожь:

— Дальше уже помню урывками совсем: помню длиннющий стальной кинжал у своего горла, помню, как защелкнулись наручники, смутно припоминаю, что поначалу понтовался и делал вид, что стали вовсе не боюсь. Пока она не вытащила откуда-то еще одну стальную игрушку. Очень реалистичной, знаешь, формы, ни с чем не перепутаешь. И размеров, которым не только Шинви, а и любой тролль, думаю, позавидовал бы. Может, конечно, это мне с перепугу так привиделось, признаюсь, пересрал я в этот момент точно не на шутку. И говорит, значит, мол, сейчас посмотрим, как тебе понравится вкус стали в некоторых интимных местах. Ну и… — Его снова отчаянно заколотило. — …и не замедлила продемонстрировать. Вогнав эти дюймов двадцать пять мне как раз в прямую кишку.

Очередная пауза затянулась, никс слепо глядел перед собой, было видно, как со лба его градом катится пот. Где-то далеко внизу тихо и монотонно гудела ночная магистраль…

— Дальше… дальше не помню уже почти ничего. Кроме мокрых стальных челюстей боли. Которые пережевывают, глотают, срыгивают и начинают с начала. И какой-то бесконечной проволоки в животе, во рту, в глотке. И такого чувства, будто меня выворачивают с одного конца и натягивают его на меня же с другой стороны. Еще помню, что рвало меня, наверное, раз пятьсот, потом уже слизью, кровью и невесть чем вообще…

Эйтлинн молчала. Конечно, она все равно сочувствовала никсу, но вместе с тем испытывала жестокое удовлетворение от его рассказа. Ну, не молодец ли девчонка? Уплатила по счетам, с процентами.

— Ну а потом я очнулся в ее ванной, — тем временем продолжал никс. — И вначале не видел и не чувствовал вообще ничего. Это было даже приятно: такое блаженное онемение. Конечно, я был уверен, что попросту умер, но это меня тогда уже нисколько не огорчало. А потом чувства, а вместе с ними и боль, стали понемногу возвращаться. Правда, была вода, и это утешало. Я даже стал думать, что как-то выкручусь и, возможно, сбегу. Рябинового дыма там не было, и силы капля за каплей, казалось, стали возвращаться ко мне. Только что-то давило на шею… Я потянулся потрогать и осознал, что закован в цепи. И вот тут на меня накатила новая волна дикого, панического ужаса. Как будто из легких вдруг выкачали весь воздух. Но я все еще держался — ведь там все было залито водой, до самого потолка… — Он запнулся и несколько секунд бессмысленно смотрел на Эйтлинн. — Подожди… Не было. Но, выходит, мне тогда так казалось — что весь мир вокруг залит водой, от края до края. И я был уверен, что обернусь угрем и просто уплыву. И…

Он замолчал, отрешенно уставился куда-то в пол, и Эйтлинн уже едва не решила, что новый припадок накрыл его окончательно. Но минуты две спустя никс все же поднял взгляд:

— И не помню, что потом. Возможно, я… уплыл. Но не совсем. Она как-то снова поймала меня. Помню точно, что она была в ярости. И вот тогда она снова взяла свой нож и прямо его лезвием обрила мне волосы. Все. Это я помню. Когда тебе сбривают все волосы — такое не забывается. А потом принесла этот свой ужасный пистолет для пирсинга, и стала колоть. Колола и колола, бесконечно вгоняя сталь под кожу. Не поверишь, но я считал. Только очень быстро сбился со счета. Где-то после тридцатого или тридцать второго прокола. Потом насчитал еще шесть и… Дальше не помню уже совсем ничего. Пока не пришел в себя в этой комнате. И я понятия не имею, как ты нашла меня.

Эйтлинн вздохнула:

— Ты прислал фетч. Не знаю, как у тебя получилось, но он пришел по адресу. Она чего-то хотела от тебя? Или просто решила так наказать?

Он пожал плечами:

— Кажется, она что-то говорила… про Авалон, что ли. Будто мы должны… уступить им Авалон, который не принадлежит нам по праву. Только кто такие «они», где тот Авалон и при чем тут я?

— Любопытная религия.

Конечно, сбивчивый рассказ Нёлди прояснял далеко не все. Викканки, вне сомнения, были весьма неплохо подкованы и, несмотря на парочку досадных промахов, знали, что делали. Вопрос: откуда? Начитались в старинных гримуарах, получили откровение от своих, скорее всего, несуществующих богов или… Или кто-то из фейри просто слил им информацию? Возможно, конечно, тоже не добровольно.

— Это все, что ты хотела знать? — несмело осведомился Нёлди.

— Нет, — решительно мотнула головой Эйтлинн. Оставался еще, по меньшей мере, один, самый важный вопрос, и его следовало задать напрямик, без обиняков. И надеяться, что никс не сможет соврать ей под гейсом. Она попробовала припомнить, как формулировал его Киэнн. — Знаешь ли ты, кто похитил моего сына Ллевелиса Дэ Данаана и где он сейчас?

Роуз Паттерсон жила в чикагском Беверли Хиллз, в квартале от лютеранской церкви Святого Иоанна Богослова. Ее третий муж (ныне покойный, как и четвертый) решил перебраться сюда из Голд Кост после внезапной смерти малолетней дочери. Его дочери от первого брака, разумеется — сама Роуз так и не подарила мужу ребенка. Что поделаешь: он был слишком стар, она — слишком молода, чтобы обременять себя такой ненужной обузой. Кроме того, бурная юность и четыре аборта тоже не прошли так уж бесследно. Роуз всегда была достаточно неглупа и уж точно не собиралась рожать от какого-нибудь полунищего дальнобойщика. Ныне, пресытившись вниманием мужчин и лишь изредка позволяя себе интрижку с богатым вдовцом преклонного возраста, Роуз вела размеренный, степенный образ жизни в компании двух мальтийских болонок и розового какаду. Как говорится, хочешь выйти замуж — лучше заведи себе собаку, свинью и попугая. Ну, без свиньи Роуз решила обойтись — о том, какими свиньями обычно бывают мужики она и без того была осведомлена наилучшим образом.