Джолион обнял ее, привлек к себе. Элси уронила голову на грудь брату. Какой он стал высокий.

– Простить тебя? Глупышка! За что, скажи, я должен тебя прощать?

Зарывшись лицом в его сюртук, она ничего не ответила.

* * *

Ее вещи были уже собраны, перевязаны, можно было укладывать их в экипаж. Рядом с багажом в Большом холле с каменными лицами стояли слуги. Проходя мимо них, Элси мысленно возблагодарила Бога за то, что уезжает, оставляет это чудовищное место и все кошмары, которые здесь происходили. Оставляет компаньонов.

Они стояли лицом к стене, напоминая детей, поставленных в угол за невыученный урок. Кто поставил их туда, Мейбл? Элси не могла заставить себя поднять на Мейбл глаза, даже подумать о Мейбл. Ей делалось тошно просто от того, что та где-то рядом.

На нетвердых ногах Элси подошла к зеркалу, поправила ленту и траурную вуаль на чепце. Из-под полей на нее взглянуло некрасивое, искаженное страхом лицо. Она отвратительно себя чувствовала. Тело ей не повиновалось. Мягкая грудь упиралась в корсет, будто не зная, налиться или сплющиться. А ребенок все это время был скрыт от нее – он лежал в полуразрушенной церкви, под именем, которое принадлежало не ему.

Во всем этом виновна Мейбл. И Хелен виновна. Миссис Холт должна стыдиться, что не сумела их приструнить. Или, может быть, и она тоже втихомолку посмеивалась над Элси.

Занозы и щепки. Эта дьявольская мысль вертелась и вертелась в голове, как детская юла. Это никак не увязывалось со всем остальным. Пугать ее, нагонять страх – одно. Но вторгнуться и погубить нерожденное дитя… Она была уверена: служанки неспособны на такое.

Что же с ней случилось, Боже правый?

Послышались шаги Джолиона. Элси, не обернувшись, услышала, как он стягивает перчатки с рук.

– Вы нашли бриллианты моей сестры, миссис Холт?

– Нет, сэр, боюсь, что нет. Я уверена, они непременно найдутся.

– Не найдутся, – Джолион вздохнул. – Их украла Мейбл.

Мейбл возмущенно ахнула.

– Да я их в руки не брала!

– О нет, ты их брала! – Элси развернулась, как на пружине, ее гнев языками пламени вырвался наружу. – Однажды я увидела их на тебе, помнишь?

– Я их согревала.

– Без разрешения.

– Скажи-ка мне, Мейбл, – заговорил Джолион. Он был спокоен, сдержан. – У кого еще был доступ к шкатулке с драгоценностями моей сестры? Кроме тебя?

Мейбл потупилась.

– У мисс Сары?

Сара открыла было рот, но Элси не дала ей заговорить.

– Я доверяю мисс Саре.

– Я уверена, все это какое-то недоразумение, – заторопилась миссис Холт. – Я уверена…

Подняв руку, Джолион остановил ее.

– А я уверен, что ваши служанки зло подшутили над своей госпожой. Вся эта несусветная чушь с компаньонами! Мейбл вхожа на кухню, не так ли? Туда, где хранятся самые большие ножи?

Миссис Холт растерянно заморгала.

– Сэр, не думаете же вы, что корову…

– Вы уж совсем, – Мейбл храбрилась, но Элси видела, что у нее дрожат губы, а глаза тревожно блестят. – Правда думаете, что я стянула брильянты и убила корову? Совсем вы из ума выжили! Сэр.

Джолион смерил девицу долгим, тяжелым взглядом.

– Вот как? Посмотрим. – Он надел на голову шляпу. Так он казался выше и представительнее. – Миссис Бейнбридж и я вернемся к Пасхе. Если до того времени бриллианты не будут найдены, я сообщу о своих подозрениях в полицию.

– Да не знаю я, где они!

– Прошу вас, сэр! – всплеснула руками миссис Холт. – Мейбл служит здесь уже два года. Я не могу поверить, что она воровка.

Тон Джолиона несколько смягчился.

– Дорогая миссис Холт, вы чересчур доверчивы. Не замечаете, что происходит прямо у вас под носом. Полагаю, нам с вами нужно сесть и поговорить о найме нескольких… более подходящих служанок.

– Но…

– Не волнуйтесь. Вы своего места не лишитесь.

– Бог ты мой. Бог ты мой, – у миссис Холт судорожно задергалась шея.

Нелепая, глупая старуха, подумала Элси. Если бы она как следует смотрела за прислугой, если хотя бы задумалась, какого сорта девушек нанимает, всех этих неприятностей можно было бы избежать. И ребенок Элси мог бы остаться в живых.

Подняв саквояж, Джолион выпрямился, лицо его оставалось невозмутимым.

– Успокойтесь, миссис Холт. Этот разговор мы возобновим позже, когда я вернусь из Лондона. А пока вами будет распоряжаться мисс Бейнбридж.

Джолион передал Питерсу свой саквояж и вышел с ним вместе, чтобы проследить за погрузкой вещей.

Сара выступила вперед. Ей было трудно даже смотреть на Элси.

– Миссис Бейнбридж… Это просто какой-то ужас. Я…

– Не волнуйтесь. Вы не могли знать. Мы обе позволили горю и страху затуманить наш ум. Ни вы, ни я не заподозрили служанок.

Сара кусала губу.

– Вы… Вы действительно считаете, что они все это подстроили? Все до мельчайших деталей?

Элси проглотила стоявший в горле комок.

– Так считает Джолион, а я ему верю.

– Но в дневнике…

– Довольно. Это невыносимо, я не могу больше слышать об этом. Возвращайтесь к своему дневнику и знакомству с домом своей семьи. Вы и не заметите, что я уехала.

Сара встрепенулась, потом вдруг потянулась вперед и поцеловала Элси в щеку.

– Счастливой вам дороги. Мне так жаль, миссис Бейнбридж.

– Думаю, вы можете называть меня Элси.

Только усевшись на свое место и помахав рукой Саре на прощание, Элси заметила еще одно лицо. Со второго этажа, из окна ее собственной спальни выглядывала компаньонка.

Эту Элси хорошо знала. Анна Бейнбридж. Ошибки быть не могло: те же кораллового цвета ленты в волосах, что и на портрете, те же пухлые щеки. Желтое платье топорщилось у нее на груди, под скрещенными руками. А на шее у нее было изображено колье. Одна мерцающая дуга с тремя грушевидными каплями.

Бриллианты Элси.

Бридж, 1635

День рождения Гетты. По своему обыкновению, я ходила в церковь Всех Святых воздать благодарность за дочь, которая, как мне говорили, не могла появиться на свет.

Я говорю, что воздаю благодарность. Но в глубине души я мучаюсь вопросом. Благодарю ли я Бога или приношу покаяние? Ведь всякий раз, как я вхожу в церковь, сердце начинает ныть от чувства вины. Когда я молюсь, в голове одновременно звучат два голоса, перебивая друг друга. Один кричит благодарю Тебя, другой – помилуй меня.

Сегодня, сильнее, чем когда-либо, я ощутила на себе гнет Божьего неодобрения – он так давил на меня, когда я проскользнула в полупустую церковь и села на скамью. Сила любящая, но, увы, невыносимо тяжкая.